Ничего подобного не произошло. Молчание затягивалось. И Максим спросил:
– Что ты видишь? Там, внутри монолита.
Отец ответил не сразу. Когда же он заговорил, его тихий голос наполнил вибрацией скальную лакуну – волнами шёл по закруглённым стенам, настигал Максима со всех сторон и окутывал холодным звучанием.
– Предки чавинцев верили, что бог-ягуар Наиукулус был порождением истинной пустоты. Он был частью бесконечности, равной самой бесконечности. Он был своим отцом и своим сыном. Он был миром, в который сам себя заточил. Одинокий странник, брошенный во тьму вечного путешествия внутри собственной самости. И, странствуя, он из своего тела создавал миры, чтобы смотреть на них и вспоминать о своём одиночестве.
Наиукулус сотворил и наш, человеческий мир. Повелевал в нём на правах великого божества. Ему поклонялись люди, каждый из которых был его собственным отражением в бликах исходившего от него света. Наделённый всесилием и всезнанием, Наиукулус не ведал покоя, потому что совершенство – тюрьма. Он одновременно был в начале и в конце пути, в действительности никогда не начинавшегося, а значит, на века пребывал в тупике. Когда власть над людьми-марионетками его утомила, Наиукулус придумал сам стать одним из людей. И лишил себя памяти, чтобы разделить с человеком его мечты и его чувства.
Тогда люди ещё не знали смерти. Они существовали – созданные, неизменные и не обременённые страхом умереть. Наиукулус жил среди них, но безграничность заключённого в нём знания прорывалась наружу. Он неизбежно вспоминал об одиночестве всевластия. Вновь и вновь погружал себя в забвение, но всякий раз пробуждался. Утомлённый, придумал ограничить жизнь старением, болезнями и насильственной смертью. Раздробил существование, заставил сознание развиваться и переходить из одной оболочки в другую, каждый раз очищаясь от воспоминаний. Себя самого Наиукулус не стал ограничивать конкретной личиной. Он стал каждым из живых существ в отдельности.
В мимолётный человеческий век Наиукулус успевал ощутить лишь отголоски своего знания – угадывал его, но полностью раскрыть в себе не мог. Умирал, рождался вновь, и так – поколение за поколением. И чтобы воспоминания о прошлых жизнях обрывались наверняка, позволил своему сознанию временно селиться в телах животных. Таким стал сон Наиукулуса. Сон в мире, где нет яви и нет пробуждения.
Предки чавинцев верили, что однажды Наиукулус продолжит прерванное путешествие в собственной безграничности. Это неизбежно. И чтобы проснуться, вырваться из придуманного им физического мира, он спрятал то, что предки чавинцев назвали брешью. Или сердцем мглы. Однажды Наиукулус – инки и солярии считали его Инкарри, я считал его Инти-Виракочей, чавинцы предпочитали использовать обобщённое «бог-ягуар» – так вот, однажды он вновь обретёт могущество.
Когда человек входит в брешь, он познаёт безграничную мудрость создателя, то есть самого себя, и в то же время испепеляется – прерывает цепочку перерождений. Растворяется в мудрости, становится ею и пребывает в ней, ожидая последних дней человечества. И чем больше откроется спрятанных в нашем мире брешей, тем больше в них войдёт людей. И когда умрёт последнее из животных, когда оно переродится человеком и последним войдёт в сердце мглы, тогда бреши объединятся в одну брешь, монолиты сольются в один монолит – кокон, в котором воедино сплетутся сознания всех людей, кусочки общего пазла, единого сознания Наиукулуса. Он выйдет из кокона возрождённым.
Когда человек погружается в сердце мглы, ему остаётся ждать остальных. Ожидание будет недолгим. Собственно, его не будет вовсе. Предки чавинцев верили, что для бога-ягуара нет времени. Для него существует лишь движение, не разделённое временем и пространством. Но движется он в бесконечном поле ничем не заполненной пустоты, а значит, и не движется, а пребывает в себе. Ведь и всё, что его окружает, – это он сам. Наиукулус уничтожил человеческий мир в тот же миг, когда его создал. Пробудился в тот же миг, когда уснул. Вошёл в брешь тогда же, когда спрятал её от себя, указав, что она откроется в нужный момент.
Когда первый из чавинцев прошёл по горной расщелине и увидел монолит, он сразу распознал в нём брешь. И чавинцы поверили, что станут предвозвестниками пробуждающегося бога-ягуара. Разнесли весть о сердце мглы в самые отдалённые уголки известного им мира. Когда же поняли, что люди, а значит, и сам Наиукулус, не готовы к пробуждению, остались охранять монолит, стали тенями. Ждали, пока человечество вырастет и созреет. Ведь каждый новый шаг в науке, философии, искусстве – это шаг навстречу пробуждению, ступень древнейшей из лестниц, ведущей нас домой, в породившую нас пустоту.
– Затрапезный и дель Кампо, увидев монолит, тоже поверили, что он – брешь, о которой рассказывали чавинцы? – Максим сел на каменный пол. Невольно принял позу отца.
Аня последовала его примеру. Они теперь бок о бок сидели вдвоём и смотрели в спину неподвижного Шустова.
– Поверили, – отозвался отец.
– Ренегадо рассказал дель Кампо легенду о боге-ягуаре, а Затрапезный записал её в своём дневнике?
– Записал и то, что почувствовал сам, когда впервые увидел брешь, когда коснулся её пределов, и то, что увидел на страницах высеченной каменной летописи.
– И ты поверил его словам? Знал, что монолит будет именно таким?
– Я не знал, что увижу. Мы с Гаспаром считали, что сердце мглы – порождение нашего мира и у него должно быть внятное физическое толкование. Мы рассуждали об излучениях, об испарениях. О том, что может влиять на человеческое сознание и менять его. Я предполагал, что горное святилище, где мы сейчас сидим, окажется чем-то вроде обсерватории Нур-и-Дешт, описанной Ефремовым. Поднявшись в ту обсерваторию, майор Лебедев испытал её целебное воздействие. Почувствовал, как из тела уходит слабость, как просыпается жадный до познания ум. Не понимал, чем объяснить случившиеся с ним перемены, а потом обнаружил, что под обсерваторией некогда пряталось теперь выработанное месторождение урановых руд – радий был рассеян в кремнистой массе светлых кварцитов. Холм, на котором стояла Нур-и-Дешт, продолжал излучать эманацию радия. Тогда Лебедев осознал, что стало причиной его преображения: «Огромная масса радиоактивных кварцитов, не прикрытых сверху другими породами, создаёт большое поле слабого радиоактивного излучения, очевидно, в дозировке, наиболее благоприятной для человеческого организма… Оно действует благотворно на нервную систему, восстанавливая в ней какой-то баланс…»
Ефремов рассуждал о влиянии на человека других излучений, тех же космических лучей из чёрных глубин пространства. Именно таким мне представлялся монолит – изливающим энергию далёких звёздных миров. Мы с Гаспаром долго спорили, каким окажется сердце мглы, а когда впервые увидели его, признали, что спорить тут не о чем. Сердце мглы не требует толкования. Неважно, назовёшь ли ты его первичной материей, воплощённым хаосом, мировой субстанцией. Важно, что в нём ты, как в зеркале, увидишь движения созвездий и небесных светил. Сердце мглы требует веры и усмирения чувств. Ведь именно чувствами Наиукулус оградил себя от собственной мудрости.
