– Да. А мне почти тридцать! Это тоже до фига!
– Ах, деточка, хотела бы я вас поддержать в этом заблуждении.
В кухню вошла гардеробщица Анна Иосифовна. Налила себе воды, поправила камею на платье. Стройная, гибкая, с царственной осанкой. Я невольно залюбовалась ею – наверное, в молодости она была такой же красивой, как администратор Лена. В клубе у Гоши работают самые эффектные женщины Москвы. А я там не работаю.
– Мне уже пора уходить, девочки, – сказала Анна Иосифовна. – Концерт через час, нужно подготовиться, открыть гардероб.
– Вас проводить? – Я с надеждой рванулась вперед.
– Нет, моя умница. У меня три кавалера, юных и веснушчатых, как весна. Группа «Рыжие», слышали таких? Если нет, услышите сегодня в 22.20.
Сестра Ж. взяла у Анны Иосифовны стакан, поставила под кран, быстро вымыла.
– Что сегодня читаете? – спросила я.
– Данте, «Божественную комедию». Ад – это очень смешно, когда тебе больше тридцати лет. До свидания, дорогие мои мадленки.
И пошла. Я заметила, что она в замшевых туфлях с пуговками. Три рыжих кавалера, должно быть, понесут ее до клуба на руках.
– Напишите на гардеробе «Оставь одежду, всяк сюда входящий»! – крикнула я ей вслед. Она подняла изящный кулачок и показала знак «ок».
Мы с сестрой Ж. снова остались вдвоем. Я ее немножко ненавидела, но очень хотела обнять. Мы молчали.
– Зря я все затеяла, – тускло произнесла она наконец и села на соседний табурет. – Получается, он тебе не нравится.
– Гоша? Нет, – я была рада, что она меня поняла. – Абсолютно.
Сестра Ж. кивнула.
– Позови его, – попросила она. – Я ему все объясню и извинюсь.
Позвать из другой комнаты. Сказать: «Гоша, подойди, пожалуйста, моя сестра поведает, почему на твоей вечеринке так много лампочек и антонин».
Я открыла рот и не смогла ничего такого произнести. Споткнулась на слове «Гоша». Не получается называть его по имени, будь ты еще раз проклята, Жозефина Козлюк, любимая моя сестра, мерзко улыбающаяся с табурета.
– Что такое? – тихонько уточнила она. – Не выходит? Но он же абсолютно тебе не нравится. Кстати, он за бокалами для шампанского пошел. К себе в квартиру. Один.
И я побежала. Стукнула ее легонько по затылку, валенки свои надела и побежала.
Несколько ступенек всего, тут особо не разбежишься. Вот она, башня дракона, квартира на шестом этаже пятиэтажного дома. Маленькая, однокомнатная, со студией, где записываются бедные рыжие музыканты и любит спать девочка Таня, которой я плела косички.
Самые счастливые часы этого года прошли здесь. А что, 23 декабря, можно уже подводить итоги.
Я лежала тогда под распахнутым окном, укрытая пледом, меня расспрашивали, слушали, целовали и поили чаем с зелеными травами и голубыми цветами. Говорили, что у меня маленькая рука, имея в виду, что я красивая и нежная и заслуживаю только хорошего.
– Привет, – сказала я. – С днем рождения.
Гоша стоял у окна спиной ко мне, что-то высматривал.
– Привет. Там экскаватор-папа учит экскаватора-сына убирать снег, – сказал он.
Я подошла к стеклу. И правда – два оранжевых экскаватора, маленький и большой.
– Ты за бокалами для шампанского? – вежливо поинтересовалась я и тут же забыла о вежливости. – А пофиг. Прости, что не поехала с тобой на Кипр. Надо было поехать. Но мне пришлось разбираться со старой любовью, и теперь она наконец заржавела… Я сегодня отказалась от прекрасной работы с лучшим в мире начальником. У него очки блестят, волосы блестят, кабинет блестит и щетина четко трехдневная, как в сказке. И он зовет к себе. А другой такой работы у меня не будет. В лучшем случае – «дружная команда энтузиастов», которая высоко ценит офисные смузи и печеньки, пишет слово «трибьют» через «е», делает пять ошибок в слове «Боуи», путает артрит со стрит-артом и боится в жизни только спойлеров к «Игре престолов». Их религия – ягоды годжи: говорят, это какой-то особенный барбарис, Санта-Барбарис. Творчество в презервативе, резиновая женщина, изображающая настоящую, – вот моя перспектива. Когда я открываю очередной безграмотный пост их СММ-щиков и критикую его, я чувствую себя человеком, который один идет под зонтиком, когда дождь уже закончился. Старой себя чувствую. Сериал Newsroom закрылся год назад, и тогда же для меня закрыли журналистику. А мне и тридцати нет, понимаешь? Я хотела сделать много классного. Впрочем, век у меня сразу не задался. Моя бабушка Аня умерла в 2000 году, и дальше все пошло не так.
Потрясающе, я здесь десять минут, а уже говорю о смерти и презервативах. Гойко Петрович, Танин папа, меня не перебивал. Сжимал в ладонях два высоких синих бокала. Большие у него, кстати, руки. Не зря ему мои показались маленькими.
– Ты правда ненавидишь такси? – спросил он. – Совсем на нем не ездишь?
Понятно. Он хочет меня выгнать, отправить поскорее домой после этой прочувствованной речи и внезапного появления с лампочками в коробке.
– Да нет. Езжу, конечно, вызывай, – ответила я. И сползла спиной по батарее вниз, села на пол. Батарея была раскаленной. Стало тепло, потом горячо.
Гоша подвинулся ко мне, поставил бокалы на подоконник:
– Я тут подумал. Вот пойдем мы с тобой в кино. Потом надо будет обсудить фильм. В ресторане, наверное, или кафе. А я люблю мальбек, особенно к стейку, но вечно за рулем. Придется, значит, опять пить только чай, а потом везти тебя домой. Такая проблема. Надоел мне чай.
И Гоша взял мою, условно маленькую руку в свою, точно большую. Тогда я отлепилась от батареи, распрямилась в три приема и встала перед ним, ткнулась лбом ему в шею.
Когда целоваться уже не было сил и руки у обоих гуляли и дрожали, он сказал:
– Сегодня концерт. Рыжие настраивают инструменты.
Я пристроила голову под его подбородком и постановила:
– Встретимся внизу, под дубом. Через тридцать минут.
Гоша пораспутывал немного витую резинку в моих волосах и уточнил:
– Угу. Под каким дубом?
– В вашем дворе. – Я хотела, чтобы гости, приглашенные Борей на Гошин день рождения, все-таки пообщались с именинником. – Огромный дуб, монументальный. Буду там ждать.
– Ладно, – согласился Гоша, улыбаясь мне в затылок и целуя мои волосы. – Только это тополь.
10. Елки-моталки
Я люблю искусственные елки. Они не пахнут хвоей – но, по-моему, пахнут праздником. Вместо снега на них лежит антресольная пыль, зато какое счастье их оттуда, сверху, доставать. Искать безопасную устойчивую табуретку, страховать друг друга, размахивать руками, командовать – ой, не упади, ой, чуть левее, ой, я ловлю. Знакомая коробка наконец спускается вниз, вы любовно протираете ее мокрой тряпочкой, открываете – и вот она, радость встречи. Давно не виделись. За год все обычно забывают, как именно собирать вашу елку, и устраивают небольшой инженерный мозговой штурм. Стоят, смешные, у каждого в руках по елкиной лапе, и пытаются эти лапы приделать к стволу. Потом, когда лего-дерево собрано и стоит голенькое в ожидании украшений, все проверяют гирлянды – ура, светятся! – и бережно распаковывают игрушки. А помнишь, тот синий шарик мы купили в Ленинграде. А это бабушкина сова, аккуратно, ей сто лет. А где же золотые шишки, я вижу только серебряные! А на макушку что, звезду или синюю сосульку? А конфеты вешать? Несите клей, у котика ус отклеился…
