Спокойно стоит, опираясь на свою швабру, даже расслабленно. Без сапог, в носках, подпоясанный веревкой, штаны протертые на коленях, чьи-то старые, ему коротки, в одной рубашке на холоде. Только ничего из этого его не заботит. Он лорд. И еще, Эвану почему-то кажется, что стоит только одно неверное движение сделать, и Хёнрир уложит его так же легко, как тех двоих. Кто знает… были слухи, что Хёнрир даже тварей убивает голыми руками и с завязанными глазами, Эван не верил слухам, но сейчас еще немного, и начнет верить.
— А со мной ты можешь справиться? — спрашивает он.
— Зачем? Ты собираешься меня убить?
Такое чувство, что Эван отвлекает серьезного человека дурацкими вопросами, как любопытный мальчишка. Но ему все равно важно знать.
Очень мешает, что нельзя заглянуть в глаза, и не понять. Видно только губы и легкую, едва заметную, чуть снисходительную ухмылку на губах.
— Нет, мне незачем тебя убивать, — говорит Эван. — Я никогда не воевал с Лесом, у меня нет никаких личных счетов. Я только хочу понять, чего ожидать. Ты прав, я не справляюсь со своими людьми, не знаю, как удержать смертников, которым больше нечего бояться и нечего терять. Я пытаюсь занять их работой, но у меня не хватает сил следить за каждым. Да, я командовал людьми раньше, но все было иначе, мы сражались за Йорлин, я… — Эван вздыхает, все это не важно сейчас. — Наверно, я просто хочу понять, какую сторону займешь ты, если что-то пойдет не так.
— За что ты здесь? — говорит Хёнрир.
Ни за что…
— За предательство.
Эван говорит и зло сжимает зубы. Не важно, что он никого не предавал, но судили его именно за это, и признали виновным. Он предатель для всех. А правда никому не нужна.
— Бывает… — соглашается Хёнрир. — Нет, с тобой, думаю, мне не справиться. По крайней мере, это было бы нелегко. Те двое совсем не ожидали, поэтому вышло. Ты уже готов и не станешь делать глупостей. Тем более, если у тебя есть опыт.
— Что ты собираешься делать дальше?
Хёнрир… он, кажется, хочет отмахнуть, если не огрызнуться на такой вопрос. Но только хмурится.
Потом устало вздыхает.
— Не знаю, — говорит неожиданно откровенно. — Я не понимаю, что произошло, почему Лес так поступил со мной. Дело даже не в том — за что. Причин, чтобы тряхнуть меня может быть много. Но повод… почему? Что произошло именно в тот момент? Я не знаю, что будет, если я попытаюсь вернуться. У меня не осталось силы, нечем защищаться, поэтому, думаю, Лес успеет сожрать меня раньше, чем я доберусь до Торенхолла. Ждать своих? Сейчас я тоже не могу с уверенностью сказать, как они со мной поступят. Может статься — сходу убьют. Не знаю, что произошло… Думаю, попробую сунуться сам. И тогда, как за вами придут твари — я не увижу.
Да.
Глупо было. Дурацкая надежда, что Хёнрир может как-то помешать, ведь ему не понравилась эта идея. Что он вернется к своим и выскажется против. Его послушают.
Какое ему дело до каторжников?
— Хорошо, я понял, — говорит Эван.
Хёнрир стоит еще какое-то время, потом чуть переставляет свою швабру, готовясь идти дальше.
— Ты же понимаешь, что тебя тоже убьют? — говорит он.
— Понимаю, — говорит Эван.
— И что тебя держит?
Эван морщится, меньше всего хочется говорить об этом.
— У меня семья, — все же говорит он. — Жена дети… Вернее… не важно. И либо я доведу дело до конца, либо пострадают они. Мне плевать на все договоры с Лесом, но мне не плевать на своих детей.
Хёнрир кивает.
Переставляет швабру, делает шаг.
— Ты ведь знаешь, что тварей можно убить? — говорит он через плечо. — Часто люди считают, что твари неуязвимы, но это не так. Твари нужно отрубить голову. Или, хотя бы, перерубить хребет у самого затылка. Возможно, у тебя будет шанс.
Глава 8. Хёнрир
Сидит, растирает негнущиеся пальцы. Пока ходил по улице — замерз страшно. От холода Хёнрир, конечно, не помрет, и даже не заболеет, но зубы стучат все равно. Если и правда решит пойти в Лес, надо что-нибудь потеплее с собой захватить, хоть одеяло. Днем-то еще солнышко, а ночью мороз, та капля магии, которая осталась — не справится.
Понять бы, как правильно поступить.
Дождаться — кажется самым разумным. Но как с ним поступят свои? Примут или решат довести дело до конца? Отсроченный смертный приговор все еще висит на нем? Или это он и был? Нет, слабо верится…
И если примут… Ему вернуться?
Самое главное, Хёнрир не уверен, что хочет вернуть все, как было. Вернуть Лес внутри. Потому что если не вернется магия, Лес просто убьет его, очень быстро превратит в тварь, защищаться нечем. Если вернется…
На самом деле, самое разумное, уйти отсюда подальше, куда-нибудь вглубь Йорлинга, он ведь теперь свободен и может идти куда хочет… так, чтобы Лес не достал его. И подождать. Немного силы осталось, а значит, есть надежда, что все восстановится, сила не может уйти в никуда. Пусть не сразу… Месяц, год… Тогда он мог бы восстановить и зрение и ногу сам и больше не зависеть ни от кого. Тогда он мог бы действовать.
Потому что сейчас Хёнрир беспомощен.
Но и ждать он не может тоже. Слишком много времени прошло.
Эрлин там… Ему нужно знать — как она. И если с ней тоже что-то случилось…
Хоть на стену лезь…
Он никак не может сидеть и ждать, каким бы разумным и правильным это ни казалось.
— Твои сапоги! — в голосе Шельды отчетливо слышна обида и злость.
Она ставит что-то перед Хёнриром. Он протягивает руку… и правда. Его сапоги.
— Спасибо.
Такое чувство, что Шельда едва ли не всхлипывает.
— Могу и все остальное отдать, твоя одежда у меня.
— Отдай, — соглашается он. — Но я пока надевать не буду, пусть полежит. Иначе возникнут вопросы.
— Хорошо, — говорит Шельда.
Она приносит… Аккуратно сложенное, чистое. Хёнрир прячет все под матрас. Когда понадобится и он соберется уйти — пусть будет под рукой.
Если полностью переодеться в свое, это будет слишком заметно, слишком очевидно — откуда он. Пока рано… Сапоги не так бросаются в глаза, как черный дублет, расшитый серебром.
Правый сапог отлично садится по ноге, привычно. А левый — болтается, сваливается. Можно его веревкой привязать, будет все лучше, чем в носках.
Шельда долго стоит, смотрит на него.
— Не знаешь, как дальше со мной поступить? — спрашивает он.
— Я знаю, что ты заслуживаешь смерти, — говорит она отчаянно.
— Если бы ты хотела убить меня, то давно бы убила. Значит — не хочешь. Просто признай это.
