— Потом за вами придут? — говорит Шельда.
Он скрипит зубами, стискивает до хруста, сжимает пальцы в кулак… отворачивается.
— Ты знаешь? — говорит он. — Зачем тогда спрашиваешь?
— Я только догадываюсь, — говорит Шельда.
Смывает с его спины кровь, чистит рану. Он чуть вздрагивает от ее прикосновений, шумно дышит, но молчит, только морщится.
— И тебя тоже? — спрашивает Шельда.
Он почти беззвучно бормочет какие-то ругательства.
— Какая разница? — говори вслух.
Шельда пожимает плечами.
— Если тоже, то какой смысл возиться с тобой? — говорит она. — Может, проще сразу?
Он поворачивается к ней резко, так, что видно прямо — темнеет в глазах. Даже пытается встать.
Шумно втягивает воздух.
— Сиди, — говорит Шельда, — не дергайся.
— Если я сдохну, — зло говорит Эван, — они разбегутся. Сделки не будет.
— Тебе это важно?
Он молчит, словно собираясь с силами. Шельда ждет.
— А у меня семья, — говорит Эван наконец. Как-то устало и обреченно. Отворачивается снова.
— Понятно, — говорит Шельда. И словно ноющая пустота отзывается в груди. — Неделю ты продержишься. И даже больше, если надо. Я помогу тебе. Только сегодня нужно хорошенько поспать.
Он фыркает скептически, сразу ясно, что хороший крепкий сон — не для него, не может позволить себе такой роскоши.
Сказать, что сегодня он может спать, никто не тронет? Не поверит. Захочет знать почему.
Шельда промывает рану, потом делает компресс из толченой вербены — не повредит, пусть думает, что от компресса ему легче стало. Перевязывает. Потом делает чай с мятой и зверобоем. Трав у Шельды много, она у ведьмы одной в соседней деревне купила… ну, как ведьмы… та травница настоящая, разбирается, что и как, какую травку когда собирать, как сушить, как пить и куда прикладываться. А Шельда — по-своему. Но с травами — надежнее.
Эван пьет мелкими глотками, осторожно дует — горячий.
— Не торопись, — говорит Шельда. — Я пока тебе рубашку найду. Мне тут давали для Хёда, и тебе, может, подойдет. Завтра вечером зайдешь, заберешь свою. Заодно я посмотрю, как у тебя рана, перевяжу.
Он кивает, наблюдает за ней, пьет свой чай.
Потом встает, когда Шельда приносит рубашку.
— Спасибо, — говорит очень искренне. — Могу я как-то отблагодарить тебя? Денег… или что-то сделать для тебя?
— Сделать? — удивляется Шельда. — Ты на ногах едва стоишь.
— Ты скажи… если надо.
Он сделает.
Шельда смотрит на него… это так странно, пожалуй…
— Давай, немного придешь в себя, и мы обсудим.
Он, молча, кивает. Одеваться Шельда не помогает, он справляется сам. Она и так сделала достаточно, убрала воспаление, приглушила боль, помогла ране немного затянуться. Заживлять все сразу не стоит, возникнут вопросы… и так возникнут, наверняка. Но пока можно убедить в целебной силе трав.
Рубашка ему велика, на Хёда, тот куда выше и шире в плечах, руки длиннее… но ничего. Зато чистая.
— Завтра заходи, — говорит Шельда.
Стоит Эвану выйти за дверь, как вылезает Тьяден из своего угла.
— Шельда? — он выглядит чуть смущенным, потому что почти подслушивал, хотя Шельда и не пыталась ничего скрывать. — А что с ним такое? Кто они вообще?
Немного смущенным и страшно любопытным он выглядит.
Тьяден и так знает многое, и рано или поздно от него вообще ничего не скрыть.
— Каторжники они, — говорит Шельда. — Дезертиры, убийцы… не знаю. Йорлинг платит дань Лесу, их скормят тварям.
Тьяден напрягается, хмурится. Пытается понять, как такое возможно.
— Скормят тварям? И они… ну, они пришли сюда сами? Они понимают?
— У Йорлинга своя магия, — говорит Шельда. — У этих людей нет выбора. Этот Эван привел их, он держит их на привязи, как Лес держит своих тварей. Крепко, что не вырваться.
— За это его пытались убить?
За это… Шельда кивает. И будут пытаться снова.
* * *
Хёд молчит, ничего не говоря о вечернем госте, пока утром, после завтрака не уходит Тьяден. И то…
— Помочь? — первым делом предлагает он. — Я могу посуду помыть.
— Посуду? — удивляется Шельда. — Как?
— Ну, не знаю, — говорит он. — Попробую как-нибудь. На ощупь. Этот Эван прав, за помощь нужно платить. Думаю, с посудой я справлюсь.
— Эван? Ты все слышал?
— Я слепой, но не глухой пока. Каторжники… Значит, Лес придет сюда. Скоро?
Он очень внимательно смотрит на нее… то есть не смотрит, но это выглядит именно так. Его глаза прикрыты, но лицо повернуто в ее сторону, очень точно… на звук?
Это… Шельда делает несколько шагов в сторону, и он поворачивается за ней.
— Думаешь, что они заберут тебя?
— Не знаю, — Хёд пожимает плечами. — Возможно. Но прежде мне еще хочется кое в чем разобраться.
— В чем же? — говорит Шельда. Отходит к окну, и Хёд поворачивается за ней.
— Хм… — говорит он. — Например, в том, что я здесь делаю.
— Тебя нашли в Красной Пади, полумертвого, — говорит она. — У Оддни овца убежала, они пошли искать ее, а нашли тебя. Причем тут я?
— Ты чисто случайно оказалась рядом? Дочь… или жена? Кто ты? Жена Норага?
— Какое тебе дело?! — говорит она.
Он снова пожимает плечами. Поднимается… Быстро. Он слишком быстро успел окрепнуть, и теперь это дается ему без видимых усилий. Ходить не может, но спокойно стоять на одной ноге, держась за стол — может вполне.
— Так что там с посудой? — говори он.
— Пошли, — говорит Шельда.
Собирает со стола, несет на кухню. Хёд со своей табуреткой идет за ней. Осторожно, вначале выставляя руку вперед, пытаясь понять, нет ли какой преграды, и лишь потом переставляя табуретку. Нет, он не видит, дело не в зрении.
— Сюда, — зовет его.
Он подходит к столу, куда показывает Шельда, где стоит таз с водой. Подставляет табуретку под левое колено — на колено он опереться может. «Показывай».
Шельда берет его за руку, объясняет.
— Вот мыло, — говорит она, — берешь вот здесь, только аккуратно, не разбей. Вот здесь мочалка. Оттираешь. Сначала кружки, потом тарелки, потом кастрюлю. Смываешь. Кастрюлю надо особенно хорошо потереть, чтобы на стенках ничего не осталось. Ставишь сюда. Когда закончишь, скажешь мне, я принесу чистой воды, сполоснуть.
— Хорошо.
