В спальне сваливает Сигваля на кровать.
Сигваль пытается сесть, но успевает только перевалиться поближе к краю кровати, его выворачивает еще раз. Потом он, все же, садится, утирает лицо ладонью.
— Сигваль…
— К себе! Вон! — хрипло рявкает он.
Оливия стоит, не в силах ослушаться и подойти, но и уйти тоже не в силах. Как оставить его одного?
Юн уже убежал. За врачом?
За охраной.
Почти тут же комната наполняется людьми, Оливия уже видела их, люди Сигваля, они постоянно где-то рядом.
Он пытается отдышаться, немного прийти в себя.
— Принцессу к себе! — говорит Сигваль. — Запереть двери. Проследить. Никого к ней не пускать. Даже короля.
Оливию очень быстро выпихивают прочь, и что происходит дальше, она видеть уже не может. Запирают внутреннюю дверь.
Только слышно неясные голоса…
Это невыносимо. Он ее муж! Разве она не имеет права быть рядом с ним?
И все же, Оливия понимает причины — это попытка оградить ее от ненужных вопросов, ненужных людей. Она даже слышит, как снаружи, за дверью ее спальни спорят. Кто-то хочет войти, но охрана не пускает. И внешняя дверь заперта тоже.
Суета и голоса.
Невыносимо долго.
И все же, среди прочих, она узнает голос Сигваля. По крайней мере, он жив.
Он пил из ее бокала. Отравить пытались ее? Кто? Как… Если бы он не заметил, она была бы уже мертва. Хочется плакать, но нет слез. Только тянущий, парализующий ужас.
Оливия стоит у двери, прислушиваясь, надеясь хоть что-то понять…
Потом уходит, ложится на кровать, согнувшись, обхватив колени руками.
Потом снова встает, к двери… и ходит по спальне кругами.
Невыносимо.
Снова стоит у двери. Там говорят о чем-то, но тише, их меньше, не так много, как сначала.
Как он?
Что теперь будет?
К окну, от окна, на кровать и к двери снова…
Потом разговоры у Сигваля затихают, тихо хлопает входная дверь. И шаги.
К ней.
Поворот ключа.
Сигваль.
Он стоит в дверях, чуть покачиваясь, зеленый такой, что краше в гроб кладут… Но как-то неуловимо, по его взгляду, Оливия понимает, что все позади.
Рывком кидается к нему на шею, обнимает.
— Всё, все ушли, — тихо говорит Сигваль, устало.
— Как ты? — она гладит его по плечам, по спине, едва не плача. — Что это было?
Он него пахнет мылом и всякими снадобьями.
— Все хорошо, — тихо говорит он. — А ты? Испугалась? Прости… не самая удачная брачная ночь.
Он еще смеется… Все позади.
О том, кто пытался отравить и зачем — сейчас говорить не хочется. Потом. Они успеют еще.
— Ничего… Что там было? Яд? Как ты?
— Можно я посижу у тебя? — все так же устало ухмыляясь, говорит Сигваль. — У меня там открыли окна и меняют постель, но все равно еще не все выветрилось. Олаф просто зверь. Во мне не то, что яда, а вообще ничего не осталось, — он фыркает, трет шею сзади. — Хотя сыпанули в вино уж очень щедро, чтоб наверняка… Не бойся. Олаф говорит — теперь надо только поспать, и утром поесть нормально.
— Да, конечно, — словно опомнившись, Оливия пытается тащить его в кровать. — Тебе надо поспать.
Он не дает себя никуда тащить, стоит, только обнимает ее, нежно и с благодарностью.
— Лив, ты очень против, если все супружеские ласки мы оставим до завтра? По крайней мере, до утра, — говорит Сигваль, прижимаясь щекой к ее виску. — А то, боюсь, моих сил сейчас хватит, только чтобы упасть и уснуть.
Он обнимает, левой рукой… и все же, это совсем не так, как обычно. Его пальцы чуть поглаживают ее спину, и в этом… что-то большее. У него даже дыхание меняется. И вдруг хочется спросить, а готов ли Сигваль сам ждать до утра? Хотя куда уж… его ощутимо пошатывает от слабости, какие уж тут ласки.
— А утром ты снова сбежишь, — говорит она. И прикусывает язык.
Она хотела всего лишь сказать, чтобы он не сбегал, побыл с ней подольше. Но вышло так, словно она не хочет ждать.
— М-мм, — говорит он задумчиво, гладит ее шею, легко накручивает подвернувшийся локон на палец. — Как бы я хотел никуда от тебя не сбегать. Совсем. Чтобы хоть недельку никто нас не трогал. Просто побыть вдвоем.
И в этом простом желании — словно все несбыточные мечты, невозможное счастье.
Просто забыть обо всем на свете.
Оливия только прижимается к нему в ответ.
— Знаешь что, — говорит Сигваль, — я сейчас немного со всем этим разберусь, и увезу тебя, хоть на пару дней, в глухой лес. Тут есть маленький охотничий домик у реки. Можно выставить охрану вокруг, чтобы следили, но не бросались в глаза. Так, чтобы никого вокруг. А?
— Да, — улыбается Оливия. — Очень хочу… муж мой.
Он втягивает носом воздух, закрыв глаза, так невероятно довольно, в предвкушении.
Только вдвоем.
— Помочь тебе снять платье? — шепотом, на ухо, говорит он.
31. Оливия, тюленьи ласки
Она просыпается от того, что ее нежно гладят по бедру… по голому бедру, кончиками пальцев.
Вздрагивает от неожиданности.
— Тихо, это всего лишь я.
Сигваль довольно улыбается. Тянется к ней, осторожно целует в губы, смотрит на нее, и потом целует еще раз, в нос. От него неожиданно пахнет брусникой и печеньем. Его пальцы жесткие, и это немного щекотно.
Вчера она заснула у него на груди. Или он заснул первый… сложно сказать. Нет, ничего не было, они просто спали вместе. Только голые в этот раз. Он снял с нее платье, она с него рубашку, в ответ… Просто залезть под одеяло и лежать обнявшись, чувствовать его всем телом, его тепло — приятно и удивительно спокойно, не смотря на то, что случилось с ними за день… за все это время. Не важно. Просто спокойно рядом с ним.
А еще у него ноги волосатые, как у сатира. Нет, разглядеть вчера Оливия толком не успела, зато сейчас отлично чувствует, как он обхватывает ее ноги ногой, притягивая к себе, поглаживая пяткой ее голень… и ладонью по бедру, явно с далеко идущими намерениями. Не торопясь. И по довольному блеску в глазах, можно сказать, что он вполне выспался, и даже, судя по всему, успел чего-то перекусить, а теперь…
— Ты давно проснулся? — спрашивает она, ей надо немного времени.
Вдруг понимает, что волнуется, что-то сжимается в животе. Не боится его, нет… просто волнуется. Сейчас?
— Совсем недавно, — говорит Сигваль. — Хочешь клюквенного морса? Тут еще полкувшинчика есть. И печенье. И вроде какая-то каша в горшочке, но я пока еще не смотрел.
