Сигваль отпускает.
Он смотрит на нее очень внимательно.
— Да, — говорит Исабель. — Ваш отец… ваше высочество.
У нее дрожат губы.
Сигваль хмурится. Сейчас он спросит: «он обидел тебя?»
— И что опять? — говорит Сигваль. — Он ударил тебя?
Что-то такое в его глазах, что Исабель почти пугается. Холод и оружейная сталь.
Его отец…
— Я сама виновата… — тихо говорит Исабель.
— Да, бля! — искренне возмущается Сигваль. — Какого хера, блядь, ты виновата сама? Думаешь, я не знаю своего отца? Думаешь, я не знаю, как он обращается с женщинами? Да, обычно ограничивается истеричными криками, любит унижать тех, кто не в состоянии ответить. Но если напьется, то может и руки распускать. Что ты могла сделать такого?
Это… Исабель смотрит на него во все глаза. Почти не верит.
— Прости, — говорит он. — Я выражаюсь, как солдат, но ты привыкнешь. Ничего не бойся, я поговорю с ним. Пойдем, я напою тебя горячим вином с медом, и ты немного придешь в себя.
Нет, не верит…
— Он уехал на охоту, — говорит Исабель.
— Ничего. Не за сотню же верст. Я найду его.
— Может быть, подождать, пока он вернется?
— Нет, — просто говорит Сигваль. Он не собирается ждать, и не собирается ничего объяснять.
Его лицо вдруг становится таким взрослым, суровым. Он поднимается на ноги, протягивает руку Исабель, помогая подняться.
У него шрам через все лицо, через бровь и щеку, довольно свежий, но уже затянувшийся. Он дрался из-за женщины. Кажется, со своим другом. Кажется, из-за дочери какого-то мелкого барона, которая потом все равно вышла замуж за другого. И чуть без глаза не остался.
Он же не собирается драться сейчас?
Если Северин узнает, что она пожаловалась, то даже страшно представить, что будет.
— Не надо, пожалуйста, — Исабель пытается утереть слезы. — Не нужно ничего делать. Я и правда сама виновата. Я не должна была…
Сигваль качает головой.
— Ничего не бойся. Идем. Рядом с моей комнатой есть еще одна, смежная. Я дам тебе ключ, ты можешь запереться там. Я найду охрану, если боишься одна. Ты уже обедала?
Он говорит так спокойно и так уверено, что его нельзя не послушать. Не выходит отказать ему.
— Нет, не обедала.
Она и не завтракала даже.
Всю ночь и утро она просидела в гардеробной, где Северин запер ее. И уехал на охоту, забыв… Только горничная выпустила, услышав, как Исабель плачет за дверью. Все вышло… Она слишком много плачет. Так нельзя. Сегодня ночью она разрыдалась под ним… он слишком сильно прижал ее, такой тяжелый, она не могла дышать… и он так грубо, так… Нет, она пыталась сдержать слезы, кусала губы, но он заметил. И его это разозлило. «Чего ты ревешь, дура?! Улыбайся! Радуйся, когда твой муж трахает тебя!» Она… она пыталась. Потом он схватил ее за волосы, потащил в гардеробную, и запер там. «Дура! Хватит реветь! Ты меня уже достала!» Потом напился… она слышала, как он требовал вина, слышала потом его громкий храп.
Сигваль даже не спрашивает, что случилось. Только «идем со мной, ничего не бойся», — говорит он. И рядом с ним действительно кажется, что все будет хорошо.
Как уж он там решает вопросы с отцом… но он решает.
Вернувшись вечером, бросив забавы, Северин сам подходит к ней. Нет, прощения, кончено, не просит. Отдает двух подстреленных зайцев. Зачем ей зайцы? Не важно.
И в эту ночь она остается в той комнате, рядом с комнатой Сигваля. Просто тихо спокойно спит. Впервые спокойно, не боясь ничего, со дня свадьбы.
Потом завтракает вместе с мужем. Он даже сам наливает ей вина, почти любезен с ней. Куда более любезен, чем обычно. Что-то неуловимо меняется. Пусть ненадолго… тогда его хватило недели на две. Но он становится тише и мягче. И даже в постели с ним больше не хочется плакать. Нет, никакой радости от этого нет, но можно потерпеть. Ничего страшного.
Потом он уезжает на охоту, где-то на неделю. Потом в Золотые Сады.
Тихо.
«Если будет нужна помощь, обращайся» — чуть ухмыляясь, говорит Сигваль.
24. Ньяль, сахарные петушки
— Сиг, ты спишь?
Ньяль прокралась к нему в спальню на рассвете.
Она уже взрослая, ей целых десять лет, и, конечно, понимает, что не стоит тайком пробираться в спальню к взрослому мужчине, мало ли какие у него там ночью дела. Да и прыгать на него с разбегу тоже не стоит — она же взрослая! Но Ньяль сначала убедилась, что Сигваль спит один, и только потом…
— Ага! Попался!
Но он, кажется, крепко спящий, успевает перехватить ее на лету, быстренько закрутить в одеяло так, что один нос торчит.
— Сама попалась! Грозная валькирия!
Ухмыляется во весь рот, такой довольный. И сна — ни в одном глазу.
Точно один, девушку какую-нибудь свою никуда не спрятал. Просто когда один — он спит в штанах, и иногда даже в сорочке, как сейчас.
Значит, на это утро он весь в ее распоряжении.
Вот только не двинуться. Он еще и на ноги ей сел.
— Отпусти!
— Не-а, — говорит он. — Попалась, теперь будешь лежать так! Чего тебе не спится в такую рань?
— Потом у тебя снова дела, — говорит Ньяль почти обиженно, у него вечно нет времени. — Или снова прибегут эти вечно верещащие гусята.
Сигваль фыркает.
— Гусята?
— Ее дети! Она глупая гусыня, ненавижу ее! Она думает, что она прекрасный лебедь, но на самом деле только глупая гусыня!
— И что опять случилось? Расскажи мне, — он берет ее на руки, к себе на колени, позволяет выпутать руки из одеяла. И Ньяль обнимает его за шею.
— Ничего, — независимо бурчит она.
— Ага, — понятливо соглашается Сигваль. — А что там с маленькими гусятами? Они покусали тебя?
Ньяль пытается заглянуть ему в лицо… но нет, он просто над ней смеется.
— Они маленькие и глупые! Они вечно крутятся рядом с тобой, не подойти.
— Ты можешь крутиться вместе с ними. Или, как взрослая серьезная девушка, не обижаться, стоя на крыльце, а выехать навстречу, залезть ко мне в седло и испепелять оттуда маленьких гусят своим грозным взглядом настоящего василиска!
— Сиг! — она пихает его в бок.
— А что? — удивиляется он. — Сама не додумалась, сама обиделась? И кто тебе виноват?
— В следующий раз я так и сделаю!
— Только не обижай их, договорились? Они просто маленькие, ты сама была такой.
