И сейчас очень больно тоже.
Можно понять, но невозможно забыть.
— Да… — шепотом говорит он.
Никаких «прости меня» тут не будет.
Даже если в его глазах почти отчаянье. Сейчас, перед ней, он не закрывается наглухо, словно хочет сказать куда больше, чем говорит вслух. Она видит его… видит правду. Ему тоже совсем нехорошо.
— Придется как-то смириться, — говорит он вместо всяких «прости». — Вернуть тебя назад я уже не могу.
Она не хочет назад. Это вдруг так очевидно. Нет…
— Почему я? — говорит она. — Почему ты выбрал меня? Думаешь, угроза моей жизни, а не Каролине, остановит отца? Тогда стоило брать Марию, больше всего он любит ее.
Глядя в его глаза…
Нет, сейчас не будет никаких признаний.
— Нет, — говорит он. — Думаю, не остановит. Но я не собираюсь тебя отдавать, это ни к чему не приведет. Я найду другие способы уладить дела с твоим отцом, более эффективные. Но для этого будет лучше, если мы, как можно быстрее, поженимся. Жену отобрать сложнее, чем заложницу. Думаю, две недели хватит на подготовку. Прости, но не будет особых торжеств. Мы обвенчаемся, поужинаем и… — он облизывает губы. — И все.
Две недели? Так скоро?!
«И все».
Поужинаем и в спальню.
Но, глядя на него, она видит бьющуюся в его руках Каролине.
— Почему я? — спрашивает она.
Ей так безумно хочется услышать ответ. Почему-то кажется, это поможет…
Он только качает головой.
Не ответит.
Ничего не выходит.
* * *
— Нет, пожалуйста! — Хенни рыдает. — Госпожа, пожалуйста, не бросайте меня. Я боюсь! Я хочу ехать с вами!
Оливия смотрит на нее, поджав губы.
Это не ее решение, и все же, это разумный ход.
Она сама уже переоделась и готова ехать. А Хенни рыдает, и все никак. Но время еще есть…
Очень хочется оглянуться на Сигваля, прося помощи. Вон он, рядом. Позвать. И пусть придет и объяснит, его Хенни послушает.
Но это будет неправильно. Она должна сама.
— Я боюсь, — плачет Хенни.
— Все будет хорошо. Мы снова встретимся у Синих холмов, и дальше поедем вместе. Кроме меня и тебя никто больше не может ехать на Снежинке, она не подпустит чужого. Так нужно, Хенни.
Сигваль сказал — есть вероятность, что на дороге их будут ждать, особенно в лесу за Райной удобно устраивать засады, и под предлогом мести за принцессу попытаются напасть. Нужно ехать либо с хорошей охраной, брать много людей, либо попытаться обмануть. По крайней мере, пока они на бейонской земле. На своей — открыто напасть не решатся.
Сегодня ночью видели всадников, пересекавших реку выше по течению. Два десятка, не меньше.
«Люди моего отца?» — спросила Оливия.
Сигваль засмеялся, покачал головой. «Нет, думаю, моего». Сказал — предлог удобный, есть на кого свалить, тем более, что мотивов у Хеймонда и так предостаточно. Но Хеймонд вряд ли решится сам, разве что Ревкель подсуетился, хочет отбить свое назад, по договору Остайну отходят Керольские земли, часть Верхнего Уивика и Серебряные ручьи.
Поэтому из лагеря они едут вместе с фуражирами, переодевшись простыми солдатами, в обход. Через поля к западу, и лишь потом через Райну, другой дорогой. Если все пойдет как надо, они потеряют лишь один день. И даже Оливию для этого переодели в мужскую одежду, спрятали волосы под шапку. Сигваль настоял на кольчуге и легкой куртке сверху — прикрыть, эти парни в доспехах не ездят. И теперь, в толстом стеганном поддоспешнике, во всем этом, с кучей железа на плечах, Оливия едва могла повернуться, было невыносимо жарко и неудобно. Но безопасность прежде всего. Бесполезно спорить. Три дня до Синих холмов, потом можно снять.
А вот солдат и Хенни переоденут в королевскую одежду. Хенни поедет на Снежинке, как принцесса, эта лошадь слишком заметна. И еще почти тридцать человек охраны. Если они попадут в засаду, бейонскому королю потом можно предъявить претензии.
Хенни рыдает, и ее вполне можно понять.
* * *
К концу дня все тело ломит с непривычки.
Если бы не болтовня и не песни Юна — она бы сошла с ума.
Нет, сначала они едут вместе с Сигвалем, рядом. И Сигваль даже пытается завести какой-то разговор, но ничего не выходит. И он сам не знает, что ему сказать, и Оливия не знает, что ответить. Не выходит. И молчание давит.
А потом к ним ближе подъезжает Юн и начинает самозабвенно трепаться о всякой ерунде… И даже Сигваль, кажется, улыбается, а потом, как-то незаметно, уходит в сторону, едет чуть позади, молча… Они с Юном снова едут вдвоем.
А на привале Юн поет песни. Он раздобыл лютню где-то в лагере, взял с собой, и теперь тихо поет. Проникновенно. Так, что забываешь обо всем.
И все это… Оливия старается не думать. Ничего не происходит, на самом деле. Ничего особенного. Но иногда становится немного не по себе.
А вечером они останавливаются у реки. Для Оливии ставят небольшую палатку.
И Юн…
— Сиг, разомнемся? — весело предлагает он.
Сигваль задумчиво смотрит на него, потом на Оливию, поджимает губы. Потом вздыхает.
— Хочешь покрасоваться? — устало спрашивает он.
Юн поводит плечами, и видно, как ему прямо не терпится. За этим видно что-то давнее и, пожалуй, привычное.
— Может быть. Давай, Сиг. Тебе тоже не помешает слегка попрыгать, а то сидишь, как сонная муха.
— Хорошо, — Сигваль окидывает его взглядом, поднимается на ноги. — Раздевайся только, не хочу порвать хорошую куртку.
— Пфф, ты сначала достань.
— Достану, — говорит Сигваль. — Пойдем вон туда, на полянку.
Оливия понимает, что замирает сердце.
Вдруг вспоминается, что по дороге сюда Сигваль убил Оддмара, как говорят, друга детства… И тут…
Хочется помешать.
— Сигваль! — пытается она.
Он поворачивается к ней, улыбается даже.
— Все хорошо, Оливия, — мягко говорит он, но почему-то от его голоса становится еще страшнее. — Это просто игра. Немного размяться, не более того.
Игра? Как далеко они могут зайти в своих играх?
Они идут на ту поляну, и Оливия за ними. Ее словно тянет, она не может остаться в стороне.
Юн не спеша снимает все, оставаясь голым по пояс. «Покрасоваться»… Он действительно хорош. Почти на голову выше Сигваля и куда красивее. Кудри цвета меда и ослепительно-голубые глаза, темные ресницы, благородные черты лица. Они, пожалуй, ровесники, но Юн выглядит… да нет, даже не моложе, сложно сказать, в чем дело. Просто иначе. У него широкие плечи и… вообще, Оливия начинает жутко краснеть, потому что никогда не приходилось видеть мужчин вот так… тем более близко…
