— Это не просто, я понимаю, — говорит Ингрид. — Ты очень хочешь казаться плохим, страшным, огромным, жестоким и неумолимым. Чтобы доказать им всем, что ты имеешь право делать то, что делаешь. А заодно и себе доказать. Хочешь казаться чудовищем. Еще немного, и ты действительно им станешь.
— Уже стал, — говорит он без всякого выражения. — Я собираюсь убить человека, который всю жизнь был мне другом. Я собираюсь взять в жены женщину, которую буду презирать и без сожалений перережу ей горло, когда ее отец нарушит договор. И буду, пожалуй, даже молиться, чтобы он побыстрее нарушил. К черту… Я желаю смерти собственному отцу, и даже не просто желаю, а строю планы… И мой отец не упустит ни единого шанса убить меня, у него есть еще два, более покладистых сына. Да дохрена всего. Какая, нахуй, нежность, Ингрид?
— Тем более, — она вздыхает, уткнувшись носом ему плечо, осторожно гладит его ладошкой. — Тем более нужна. Чтобы остаться человеком.
12. Оливия, красные яблоки
Он сидит напротив, но смотрит в сторону. Мимо. Куда-то в горизонт.
Она тоже.
Когда они остановились отдохнуть на поляне, он попытался было подойти, помочь ей слезть с лошади — она дернулась. Сложно сказать отчего, но… Такое «не трогай меня», хоть и молча. Он не стал настаивать. Только кивнул одному из своих: «Юн, помоги». И этот Юн, Юнас Баргайр, отправился помогать.
Нет, с лошади Оливия уже слезла. Юн просто взял Снежинку, привязал ее к дереву. Протянул Оливии фляжку с водой.
— Вы устали, ваше высочество?
Ничего особенного.
Она покачала головой.
Он расстелил для нее свой плащ на траве.
— Садитесь. Сейчас найдем что-нибудь перекусить.
— Спасибо.
Хенни подошла, растерянная. Девочка с конюшни, она не знала, как себя вести. Оливия взяла ее, потому, что ни одна горничная не смогла бы проехать столько верхом, а оставаться одной в компании четырех мужчин тоже неправильно. Теперь у Оливии есть служанка, умеющая ухаживать за лошадьми, но не имеющая ни малейшего представления, что делать с благородной госпожой.
Не важно, пусть будет. Разберутся потом.
Сейчас можно просто немного отдохнуть…
Еще двое — седой вояка Эсхейд Горм, славный своими победами, и молодой Ульвар Кари, младший сын какого-то мелкого барона…
— Я уж думал, гвардейцы нас убьют, — нервно усмехается этот Ульвар, привязывая лошадь.
— Ну и дурак, — говорит Эсхейд.
— Почему?
— Потому, что с Альриком, их капитаном, мы договорились заранее.
— Так это все… — Ульвар не верит. — Все знали?
Эсхейд смотрит на Сигваля, но тот только устало морщится, качает головой. Кажется, ему все равно.
— Сигваль, только при мне, раза три советовал Хеймонду запереть дочь, пока мы все не уедем, — говорит Эсхейд. — Но у этого старого мудака свои планы. Не может сам справиться, так хоть чужими руками. Только не поможет, Генрих не станет связываться.
Генрих, король Делара? Отец договаривался с ним, ездил…
Оливия пытается взять себя в руки. Пытается понять.
Как бы плохо ей сейчас не было, но она должна знать правду.
— Какие планы были у моего отца? — твердо спрашивает она, глядя на Сигваля. Если кто-то и ответит ей, то только он сам.
Все поворачиваются к ней, Сигваль поворачивается.
Имеет ли она право спрашивать?
Это немного страшно, но поздно отступать. И терять нечего.
— Твой отец предлагал мне прирезать твою сестру, — холодно говорит Сигваль, глядя ей в глаза. — Не вполне открыто, но достаточно прозрачно намекал, даже предлагал денег. Сначала он надеялся подсунуть ее мне, чтобы потом без сожалений нарушить договор. Я ее убью, а он примется выть о несправедливости. Очень удобно. Хотя Генрих все равно не поддержит его. Но, по крайней мере, мог бы избавиться от дочери под благовидным предлогом. Замуж ее не берут, никому такая сука не нужна, будь она хоть трижды принцесса и красавица, но пока ее отец жив — это себе дороже. А через ее постель во власть непрерывно лезет всякая шваль. И Хеймонд задолбался эту шваль гонять. Не справляется. Сын у него один, и тот бастард, так что муж старшей дочери, будь он из своих, мог бы претендовать… Сдать дочь в монастырь, без явных скандалов, Хеймонд тоже не решается, хотя я б, на его месте, давно бы сдал. Но если бы все вышло удачно, то я бы ее прирезал у всех на виду, и все были бы довольны. И пошел бы он снова к Генриху или еще к кому-нибудь, с кем у него там договоры… Кричал бы — вот, дочь убили ни за что, в собственном доме, куда катится мир, надо срочно собирать войска! Может быть, чего бы и стряс. Но так дочь не убили, а только трахнули. И поскольку ее и так уже трахали все заинтересованные лица, во всех позах, то никто даже не почешется, если это, конечно, не будет совпадать с личными интересами. А я уже позаботился, чтобы не совпадало.
Сигваль смотрит ей в глаза, безразлично и холодно. Сейчас он кажется старше лет на десять, резкие заострившиеся черты лица…
Ничего личного. Вообще ничего. От того мальчишки на башне и следа не осталось… если вообще было когда-то. Если только это не было циничной игрой…
Оливии кажется, что мир рушится и земля уходит из-под ног. Не то, чтобы она не верит, или чего-то не знает об отце или сестре. Но, наверно, впервые все проступает так отчетливо, складываясь в общую картину.
— Тебе стоит понимать это, Оливия, если станешь моей женой, — говорит Сигваль. — И так же понимать, что ты и твоя сестра только инструменты для достижения целей или средства давления. Ни твои чувства, ни ее, ни чьи либо еще — здесь вообще никого не интересуют.
Отворачивается и смотрит в сторону.
Кажется, что сердце разорвется сейчас, и, в то же время, накатывает такое безразличие и пустота. До звона в ушах.
Она встает. Идет прочь… не важно куда.
Слышит за спиной тихий голос Сигваля: «Юн…»
Очевидно — «Юн, проследи». Чтобы не сбежала? Не наделала глупостей?
Хочется умереть.
Но сбегать она не будет. Не выйдет.
Просто отходит в сторону, отворачивается, садится в траву.
Этот Юн подходит, садится рядом. Протягивает ей немного вина и сверток с хлебом, мясом и парой яблок.
— Поешьте немного, — предлагает он. — Сегодня нам еще долго ехать.
— Я не хочу.
— Зря, — говорит он. — Вам нужны силы, ваше высочество. Вдруг захочется дать кому-то в морду, а сил нет.
— В морду? За что?
Он улыбается.
— Мало ли может быть поводов? И лучше быть готовой. Берите. Яблоки сладкие.
Еще немного, и она расплачется.
