Это справедливо, куда лучше все понимать.
Но дело не только в этом. Ему хочется поделиться… вот так просто, по-человечески, хоть с кем-то, кто готов его выслушать. Как бы тяжело не было говорить о таких вещах, но еще тяжелее держать все в себе.
— А убить? — спрашивает Эрлин. — Были случаи, чтобы ты… убивал женщину… вот так…
Кажется, что подобные вопросы совсем не задевают его, словно он ждал… или действительно, слишком привык…
— Нет, — говорит Хёнрир. — Ты про Фэй? Ночную лилию? Она жива и здорова, я видел её… впрочем, ей повезло, еще немного, и уже не успели бы спасти. Я слишком расслабился, думал, опасности никакой… Сломал ей руку и несколько ребер… так, что осколки костей прорвали грудь и легкие.
Он говорит спокойно. Только тьма сгущается в его глазах, давняя ноющая боль…
Эрлин могла бы ужаснуться, но…
— Аред ломал мне руки трижды, — говорит она. — Сколько раз ребра — я даже не могу сказать. Он был такой тяжелый, любил со всей силой вдавить меня в кровать или в стену. Рывком… ребра болели всегда. И лицо всегда было разбито. Я, конечно, могла попытаться защитить себя, но у меня не хватало силы. Я боялась его. И я могла сама залечить раны.
Эрлин говорит и понимает, что воспоминания больше не причиняют боли. Это было, но было давно, и такого уже не будет.
Понимает, что она, благородная дочь из Красного Дома, молча терпела все это, думая, что иначе нельзя. А лагерные шлюхи подняли вой… Но вряд ли у них впервые случается такое. Сколько мужчин, которые ведут себя грубо с женщинами, а уж в военном лагере, когда вокруг кровь и сложно держать себя в руках…
Или вой подняли не они? Нилан был там…
Хёнрир смотрит на нее очень внимательно. Долго молчит, и Эрлин сама затихает под его взглядом, настораживается.
— Если я убью тебя, — вдруг говорит он, — меня гарантированно казнят. Даже если не убью, а просто покалечу. У твоего отца будет полное право требовать это, и теперь его послушают.
— Что? — Эрлин не сразу понимает. — Но ведь ты же не…
Хёнрир качает головой.
— Идею выйти за меня замуж тебе подсказала Айлин. А до этого она говорила с твоим отцом.
Эрлин чувствует, как сердце сжимается, прямо до боли.
— Нет, — говорит она. — Нет, Хёнрир…
Он качает головой снова.
На мгновение кажется — он ей не верит, думает, что она тоже замешана в этой игре. Что его хотят подставить снова. Что она…
А если кто-то вот так же, через стену, со стороны, вмешается?
— Ты тут не причем, — говорит Хёнрир. — Но нужно подумать. Времени у нас недели полторы, потом начнет собираться Совет, и надо уже что-то объявлять.
— От нас потребуют подтвердить возможность брака?
— Потребуют, — говорит он. — Но есть и еще кое-что, Эрлин. Привязанности делают человека уязвимее. И это можно использовать. Если на тебя будут давить — не соглашайся. По крайней мере, не посоветовавшись.
* * *
— Эрлин, вставай!
На третью ночь он пришел будить её. Пришел и сидит на краешке её кровати, осторожно гладит пальцами по волосам.
— Вставай, Эрлин.
Она дергается, садится разом.
— Что-то случилось?
Пугается вдруг.
— Вставай. Поедем со мной, — говорит он.
— Куда?
— Просто поедем. Одевайся для верховой езды.
И такое серьезное, почти напряженное лицо.
— Что ты задумал? — спрашивает она.
Два дня он почти не выходил из своих покоев, заперся, никого не пускал. А еще и Хель уехала в Альвенрон к Свельгу, вернется только с ним, перед самым судом, так что некому объяснить Эрлин, что происходит.
И сейчас, ночью…
— Поедем, — говорит он, — покатаемся.
И вдруг ухмыляется так, что предложение выходит двусмысленным. И неожиданным.
— Да не пугайся так, — говорит Хёнрир, видя её замешательство. — Я ни к чему не собираюсь принуждать тебя. Просто хочу поговорить наедине, подальше от всех. В Торенхолле слишком много посторонних. Не волнуйся за Бьярни, о нем есть кому позаботиться.
— Хорошо, — соглашается Эрлин наконец. — Я сейчас оденусь.
И даже если Хёнрир предлагает то, что она подумала сейчас, она вовсе не против.
Весенняя ночь пахнет свежестью, прелой землей и молодой травой, уже пробивающейся на пригорках. Дивно хорошо. Воздух пьянит, словно вино, и можно просто скакать… вдруг так хорошо и спокойно, словно именно сейчас все идет правильно.
Не вдвоем, конечно. За ними едут пятеро гвардейцев Хёнрира, но это свои, проверенные люди. Вооруженные до зубов.
— Охрана? — говорит Эрлин. — Кого ты боишься?
Хёнрир, чуть ухмыляясь, дергает плечом.
— Кроме меня тебе здесь некого бояться.
— Объясни, — требует Эрлин.
Он сбавляет шаг, едет ближе.
От того, как он смотрит на нее, внутри вдруг разливается такое тепло. Сердце начинает биться чаще. Он что-то придумал… Он…
— Я предлагаю проверить, выйдет ли что-то из нашей затеи и первый раз попробовать без лишних свидетелей и тех, кто мог бы повлиять и вмешаться. И у тебя будет куда больше возможности в любой момент сказать, что передумала.
— Я не передумаю, — говорит Эрлин.
— Готова на все ради своей цели? — он чуть морщится. — Прости. Здесь есть небольшой охотничий домик на берегу озера. Я послал Гётара растопить камин.
И словно они говорят только лишь о деле, о договоре с выгодными условиями. Так, что Эрлин даже сложно представить, что это случится сейчас.
Он едет рядом…
Он ведь нравится ей, как мужчина… и нет сил думать — правильно ли она поступает. Не важно. Эрлин вдова и никаких обязательств ни перед кем у нее нет. К отцу она не вернется. И даже то, что было со Свельгом — было давно, она забеременела после их последней тайной встречи… вот так же, в лесу, в самом начале лета. И Свельг тогда беспрестанно, так красиво рассказывал ей о любви… Хёнрир едет молча и сосредоточенно, словно перед боем.
— Я настроил щиты, — говорит он, — так, чтобы они пропускали тебя и не пропускали Лес. Когда приедем, покажу, как подцепить сигнальные нити, чтобы тебе было легко дернуть, если что-то пойдет не так. И мои парни будут наготове за дверью.
Эрлин оборачивается.
— С арбалетами? И что они сделают? Пристрелят тебя?
— Не волнуйся, — говорит Хёнрир, — они знают, что делать. Меня крайне непросто убить, на самом деле. Без необходимости никто не станет вмешиваться. И мне будет спокойнее, если они за дверью.
