Он взял меня за руки.
– Примем их сегодня вечером. Наша смерть будет на их совести.
Митя поднялся на ноги. Он был уже выше меня и почти таким же высоким, как Боря. Митя, нежный Митя посмотрел ему в глаза.
– Что ты говоришь? – Митя перевел взгляд на меня. – Мам, о чем он говорит?
– Отставь нас, Митя, – попросила я.
– Нет! – воскликнул он и сделал движение, словно хотел ударить Бориса.
И тут, впервые в жизни, я поняла, что Митя уже не маленький мальчик, а молодой человек. Меня накрыло чувство вины. Все эти годы я всегда ставила Бориса на первое место.
– Не волнуйся, – сказала я, отпустила ладонь Бориса и взяла руку сына. – Ничего такого не случится, я тебя уверяю.
Я вынула из кармана горсть мелочи и попросила Митю сходить и купить бензина для костра.
Он отказался брать деньги.
– Да что с вами такое? Что происходит?
– Возьми деньги, Митя, и купи бензина.
Он взял деньги и ушел, оглядываясь на Бориса и испепеляя его взглядом.
– Мы не почувствуем никакой боли, – продолжал Боря после того, как Митя ушел, – мы будем вместе.
В течение долгого времени он делал вид, что его не волнует негативное отношение к его роману, прослушивающие устройства, которые, как мы подозревали, были установлены в наших домах. Борис считал, что отрицательную реакцию можно просто игнорировать. Он на что-то надеялся, но после того, как его исключили из Союза писателей, надеяться больше было не на что.
Он считал, что я приму снотворное вместе с ним. Думал, что у меня нет сил пережить все это в одиночку. Было время, когда я тоже так считала. Возможно, когда-нибудь я могла бы предложить покончить жизнь самоубийством. Но не сейчас. Я была в состоянии жить дальше. Они были в состоянии свести его в могилу, но не меня.
Я сказала ему, что, наложив на себя руки, он даст им то, чего они хотят.
Сказала, что это будет проявлением слабости, и что смерть витающего в облаках поэта, которого Сталин так и не прикончил, станет для них настоящим подарком. Боря ответил, что его все это не волнует. Ему лишь хочется, чтобы боль прекратилась.
– Я хочу, чтобы меня окружала полная тьма. И я не хочу, чтобы меня в эту тьму подтолкнули. Я лучше сам в нее войду.
– Сталин умер, и сейчас все уже не так, как раньше.
– Я лучше тебя помню те времена. Ты не знаешь, как чувствует себя человек, у которого одного за другим забирают его друзей. Ты не представляешь, как чувствует себя человек, потерявший друзей. Тот, кого пощадили. На этот раз они придут за мной. Я в этом совершенно уверен. И они не пощадят и тебя.
Я попросила его дать мне один день для того, чтобы я могла попрощаться с детьми. Я хотела еще один раз увидеть, как встает солнце. На самом деле в моей голове уже сформировался план действий. И даже если этот план не сработает, я знала, что Бориса еще можно уговорить. А если это мне удастся, я знала, что встречу еще не один рассвет. Я не сдамся, я буду жить дальше. Русские женщины знают, как выживать. Это у нас в крови.
Я нашла Митю с небольшой канистрой бензина в столовой около железнодорожной станции. Я сказала ему, что никогда его не брошу, но по выражению его глаз поняла, что он мне не верит. Я расплакалась и попросила у него прощения. Он сказал, что прощает меня, но я знала, что он сказал так только для того, чтобы я перестала плакать.
Я попросила его составить мне компанию и дойти до дома Константина Александровича Федина. Посещение Федина было первым пунктом моего плана. Митя согласился, хотя и без особого желания. Мы вышли из столовой и пошли вверх по мокрому склону холма.
Я постучала в дверь дома новоиспеченного первого секретаря правления Союза писателей СССР Федина. Дверь открыла его младшая дочь. Митя остался ждать на улице, а я вошла в дом, несмотря на то, что Катя сказала мне, что ее отца дома нет.
Тут появился Федин.
– Катя, сделаешь нам чаю? – попросил он дочь.
– Мне чая не надо, спасибо, – отказалась я.
Федин пожал плечами.
– Проходи.
Я проследовала за ним в его кабинет. С седой шевелюрой и седыми густыми бровями Федин немного походил на сову. Он сел в крутящееся кожаное кресло и жестом пригласил меня сесть напротив него.
– Я постою, – сказала я. На самом деле я ужасно устала сидеть напротив мужчин. Мне не хотелось терять времени, и я перешла прямо к делу. – Сегодня вечером он хочет покончить жизнь самоубийством.
– Что ты говоришь? Перестань.
– У него есть таблетки. Я уговорила его немного подождать, но не смогла переубедить.
– Ты должна его отговорить.
– Как? Это ведь вы его до этого довели.
Он потер глаза и выпрямил спину.
– Я предупреждал его о том, что это может привести к самым плохим последствиям.
– Ты его предупреждал? Когда?
– В тот день, когда объявили, что он получил премию. Я пришел к нему домой и сказал, что если он примет Нобелевскую премию, то власти будут вынуждены что-то предпринять. Я сказал, что как друг советую ему отказаться. Он наверняка об этом тебе говорил.
Боря ни словом об этом не обмолвился. Он скрыл от меня этот эпизод.
– Он сам создал ту ситуацию, в которой оказался, – продолжал Федин. – Если он покончит с жизнью, то это будет очень плохо для его родины. Это будет даже хуже, чем все те раны, которые он уже нанес нашей стране.
– Что мы можем предпринять?
Федин сказал, что договорится о том, чтобы мы с Борей встретились с Дмитрием Поликарповым – тем самым человеком из отдела по культуре ЦК, с которым я встречалась после того, как Боря отдал рукопись итальянцам. Боря должен будет извиниться за свои действия перед Поликарповым.
Я согласилась и была готова сделать все, чтобы убедить Борю встретиться с Поликарповым. Я решила сказать, что он ведет себя как эгоист. Я напомню ему о годах, проведенных в Потьме. Скажу, что меня снова посадят. Скажу, что он не дал мне того, что мне нужно было больше всего, – не сделал меня своей женой и матерью своего ребенка.
Но все мои усилия оказались напрасными.
Когда я вернулась, Борис сказал, что все уже уладил.
Он отправил две телеграммы – в Стокгольм с сообщением о том, что отказывается от Нобелевской премии, и в Кремль с информацией о том, что отказал шведам.
– Они придут за мной, Ольга. Я это чувствую. Работая в своем кабинете, я чувствую, что они за мной наблюдают. Они придут за мной совсем скоро. Однажды ты будешь меня ждать, но я не приду.
Запад. Декабрь 1958
Глава 25. Ласточка. Агент. Перебежчик
Мой прошлый работодатель описывал мотивацию людей сокращением ДИКЭ: Деньги, Идеология, Компромисс, Эго
[27]. Я размышляла о том, как меня оценит идеологический противник, к которому я переметнулась. Есть ли у них какие-либо установки в этом вопросе? Может быть, они продумывали эти психологические факторы еще более скрупулезно, чем американцы?
