– Моя сестра выехала еще до того, как британцы ввели новые ограничения на выдачу виз, – говорила хорошенькая. – Правда, теперь она служит горничной, но зато она в Англии.
– Папа, я договорился встретиться с Дитером и Зофи, – сказал Штефан.
Отец окинул взглядом очередь, которая уходила далеко вперед, хотя они пришли, когда консульство еще даже не открылось.
– Надеюсь, не в парке? – (Штефан молча смотрел, как Вальтер подбрасывает кролика.) – Иди и возьми с собой Вальтера. Возвращайтесь через два часа. И смотрите не пачкайтесь.
– Вальт, Петер останется здесь, – заявил Штефан.
Вальтер протянул кролика отцу, даже не задумываясь о том, подобает ли взрослому, солидному мужчине стоять посреди улицы с мягкой игрушкой в руках. Но в Вене в последнее время вообще происходило много неподобающего.
– Вы сами можете сделать визу сыновьям, герр. Им вовсе не обязательно быть здесь с вами, – сказала хорошенькая.
– Их мама очень хочет, чтобы кто-нибудь увидел, какие они воспитанные, умные мальчики, – ответил отец тем тоном, который Штефан про себя называл «Я, Герман Нойман, владелец шоколадной фабрики Нойманов», но, встретив оскорбленный взгляд женщины, засуетился: – Простите. Я не хотел… Просто я… вчера я до десяти вечера стоял у посольства США, и все лишь для того, чтобы услышать: за американской визой обращаются по шесть тысяч человек в день, так что на обработку заявлений уйдет несколько лет. Но они сказали, что британцы все еще выдают студенческие визы.
– Да, студентам, принятым в один из британских университетов. Ваш сын поступил в Оксфорд?
– Штефан пишет пьесы, – помешкав, ответил отец. – Он хочет учиться у самого Стефана Цвейга…
Его слова были правдивы и в то же время обманчивы, как обманчиво было молчание Штефана, которым он ответил отцу на вопрос о парке.
Еще подходя к чертову колесу за руку с Вальтером, Штефан высмотрел в очереди длинную девичью косу, почти до пояса, – Зофия Хелена. Мимо нее медленно плыли заполненные гондолы. По парку Пратер бегали дети в форме гитлерюгенда: черные шорты, хлопковые рубашки цвета хаки, белые гольфы и обязательная красная нарукавная повязка с черной свастикой. Даже Дитер, который стоял в очереди с Зофи, и тот нацепил булавку со свастикой.
– Вальтер, я не знала, что ты тоже придешь! – воскликнула Зофия Хелена.
– И я не знал! – отвечал Вальтер. – Штефан обещал папе, что мы не пойдем в парк!
Зофи взъерошила малышу волосы и повернулась к следующему в очереди:
– Вы не возражаете? Я не знала, что его братишка тоже будет.
– Мы подождем, – сказал Штефан. – Вальтер все равно терпеть не может чертово колесо.
– Нет, я люблю его! – возразил Вальтер.
– Хорошо. Значит, это я терпеть не могу чертово колесо! – заявил Штефан.
– Штефан, – удивился Дитер, – ты же раз сто катался на этой штуке.
– Да, и каждый раз чувствовал себя так, словно забыл на земле желудок, – ответил Штефан.
– Все дело в центростремительном ускорении колеса, которое повышает нормальное воздействие тяжести гондолы на тело, – объяснила Зофия Хелена. – Наверху чувствуешь себя почти невесомым, зато внизу вес тела как будто увеличивается в два раза. Я могу взять Вальтера на колени.
– Вальт остается со мной, – сказал Штефан; за разговором они не заметили, как подошла их очередь, и служитель распахнул перед ними дверцу гондолы. – Идите. Мы подождем, – настойчиво повторил он, крепко взяв братишку за руку, чтобы тот не вздумал возражать.
Первым в гондолу шагнул Дитер, за ним Зофи и еще несколько человек. Кабина заполнилась. Штефан смотрел, как его друзья поднимались вверх: Дитер одной рукой приобнял Зофи, так что мерзкая свастика его булавки почти касалась ее рукава. Оба махали Штефану.
– Я так хотел покататься, – заныл Вальтер.
– Знаю, – ответил ему брат. – Я тоже хотел.
Штефан стоя смотрел, как Зофия Хелена опустилась на деревянную скамью на променаде. Похлопав по ней ладонью, она позвала:
– Иди сюда, Вальтер. Сядь со мной.
Но Штефан удержал братишку за руку.
Зофи встала и повернулась одним движением, так, словно на скамье рядом с ней вдруг оказался огромный паук. Ее глаза вперились в сияющую металлом табличку: «Nur Für Arier» – Только для арийцев.
– Ой! Мама говорит, что это позор, как наци обращаются с евреями. И что мы все должны быть заодно с ними.
– Ну вот Штефан и поддерживает, – произнес Дитер. – Стоит, как и положено еврею.
– Не валяй дурака, Дитер! – заявила Зофия Хелена.
– А я и не валяю. Он еврей. И в школе теперь сидит за желтой лентой, на последнем ряду, вместе с другими евреями.
– Нет.
– Да. И от нас их отделяют два пустых ряда.
Зофия Хелена посмотрела на Штефана, но ему нечего было сказать ей в ответ.
– Ты… Так ты, Штефан, еврей? Но ты совсем не похож.
Штефан притянул к себе Вальтера:
– А как, по-твоему, выглядит еврей?
– Но… Почему вы тогда не уезжаете? Мама говорит, что уезжают все евреи, особенно те, у кого есть деньги, а вы… вы же богатые.
– Отец не может бросить фабрику. В ней все наши деньги. Без фабрики у нас ничего нет.
– Ты мог бы поехать в школу в Америку. Или… Стефан Цвейг ведь в Англии? Ты мог бы поехать к нему, учиться писать.
– Не мог бы, – ответил за него Дитер.
– Почему? – вскинулась Зофи.
– Мы не можем оставить маму, – сказал Штефан.
– Значит, когда ей станет лучше, – стояла на своем Зофи.
Штефан всем телом подался к Зофии Хелене и прошептал ей на ухо так, чтобы Вальтер не услышал:
– Тем, у кого рак костной ткани, лучше не становится.
И тут же пожалел о своих словах. Он не привык говорить о болезни мамы, тем более так, чтобы причинить кому-то боль. Почему же сейчас ему захотелось сделать Зофи больно? Он почувствовал себя грязным, недостойным ее. Грязным евреем, как звали его теперь все учителя – все, кроме господина Крюге, учителя литературы.
Штефан подался назад, желая и в то же время не желая извиниться перед Зофи. Его так и подмывало спросить, зачем она пришла сегодня в парк с Дитером. Хотелось свалить на нее вину за то, что он солгал отцу, хотя и это было бы неправильно; он сам во всем виноват, незачем было поддаваться на уговоры Дитера и приходить сюда. Поэтому он просто стоял и гневно смотрел на нее, а она на него – совсем иначе.
В другом конце променада раздались приветственные возгласы и глухое тяжелое «топ, топ, топ». Марширующие ноги.
– Идем, Вальтер, – встревожился Штефан.
– Ты же обещал…
