– Весь фокус в том, чтобы вообще их избегать, – отвечает он, – но когда это невозможно, а в поход с тобой пошли кретины…
– Но не все же, – перебиваю Леннона я.
– Не все, – соглашается он, и в уголках его рта обозначается намек на улыбку. – Но когда избежать их не получается, тебе не остается ничего другого, кроме как угрожать медведю, пытаясь выставить себя реальной угрозой, при этом уважая его власть.
А что, в этом есть смысл.
– Значит, ты занялся туризмом, потому что любишь разводить костер и дурить голову медведям?
– У меня такое чувство, будто я делаю что-то стоящее. Могу сам себя кормить…
Он придумал, как готовить здесь кофе, что в моих глазах представляет собой вершину кулинарного искусства.
– …и научился самостоятельно находить дорогу, не прибегая к помощи компьютерного голоса, каждый раз подсказывающего, куда поворачивать. Теперь я знаю правила оказания первой помощи. Умею собирать воду, когда поблизости нет реки. Смогу построить в лесу шалаш. А это…
– Уже кое-что.
– Ну да, – говорит он, – это означает стать человеком, который на что-то способен. На мой взгляд, сегодня многие забыли, как это делается.
– Получается, что ты отправляешься в поход, чтобы почувствовать себя храбрым мужчиной, – говорю я.
– Угадала, – насмешливо отвечает он, – этаким здоровенным, широкоплечим лесорубом. Это я и есть.
Да, фигура у него ничего. Когда я иду рядом, его высокий силуэт загораживает от меня солнце.
– Я хожу в походы по всем этим причинам, вместе взятым. Да и потом, посмотри вон туда, – говорит он и машет рукой на деревья. – Это называется «безмятежность». Свою фразу «Я верю в красоту» Энсел Адамс
[6] произнес здесь, в Сьерре. Может, даже когда шагал по этой самой тропе.
Меня охватывает странное чувство дежавю, потому что так может говорить Леннон, которого я хорошо знаю, выстреливающий непонятные цитаты и отзывающийся о городских огнях залива Сан-Франциско так, будто они волшебные. Так что я, вероятно, действительно понимаю, почему он так увлекся пешим туризмом.
Теперь он немного смущается и тихо смеется:
– А кроме того, никогда не знаешь, что здесь может произойти. И это самое захватывающее. Ведь что угодно может пойти не так.
Из моей груди вырывается стон:
– Ну уж нет, об этом я даже слышать не хочу. Мне нравится, когда все идет по плану.
– Но мир устроен по-другому.
– А должен быть устроен так, – упираюсь я, – мне нравится, когда план реализуется без сучка и без задоринки. Это та красота, в которую верю я. Когда ситуация развивается как задумано, о большем и мечтать нечего.
– Я знаю, что ты любишь именно так, – говорит он, щурится от солнца и опускает на меня взгляд, – и в этом конечно же есть своя прелесть. Но когда твои планы рушатся, знать, что ты в состоянии выжить, тоже здорово. Что может случиться самое худшее, а ты все равно сможешь преодолеть любые трудности. Вот почему я так люблю читать романы ужасов. Дело ведь не в монстрах, а в героях, которые с этими монстрами справляются и остаются в живых, чтобы рассказать нам свою историю.
– Рада, что ты воспринимаешь это именно так, – говорю я, – но не уверена, что отношусь к этому с тем же спокойствием. Некоторым из нас не суждено выжить.
– Но ты же ведь осталась жива, когда нас бросили ребята.
– На данный момент да. Пока прошло лишь несколько часов. Я ослабела и могу не пережить ночь.
– Вот потому-то я и здесь, – посмеивается он, – если не можешь выжить сама, обратись за помощью.
– Надеюсь, ты знаешь, что Эверхарты, шутки ради, разорились, так что никакого вознаграждения за то, что вернул меня им живой, ты не получишь.
– Тогда уж живой или мертвой. Отлично. По правде говоря, ты сняла с моих плеч значительную часть груза, – говорит он с дьявольской улыбкой на лице. – Кстати, а вот и ведущая к пещерам тропинка. Ну что, хорош я или нет?
В том месте, где наша тропа пересекается с другой, чуть более широкой, красуется деревянный столб с несколькими высеченными на нем символами. Пещеры, оказывается, отсюда в пяти часах ходьбы. Под полуденным солнцем. В гору. Фантастика. На самодельной карте Леннона все выглядело намного милосерднее и проще.
Мы идем до самого обеда, время от времени перебрасываясь парой фраз об ориентирах на окружающей нас местности и тех уголках, где Леннон бывал раньше. Но когда я не отвечаю на его очередной вопрос, слишком упорно глядя на каменистую тропу под ногами, тревожась, что вот-вот отрублюсь, он останавливается и объявляет перерыв на ланч.
Мы снимаем куртки, садимся на них, я выпиваю половину своего запаса воды и разворачиваю подаренную мамой вяленую индейку, а он – жареные орешки и сухофрукты. Решаем друг с другом поделиться. Он рассказывает, что в походе лучше всего высококалорийная соленая пища. Я такую как раз люблю, поэтому мы с пешим туризмом в конечном счете, может, еще и подружимся.
После ланча мы наполняем бутылки «Налджин» фильтрованной водой из протекающего неподалеку ручья и вновь выходим на тропу. Почва здесь более каменистая, что хуже некуда, потому как уже через час ходьбы я устаю, а мои ноги то и дело спотыкаются о гальку, перекатывающуюся по песчаной земле. Это примерно то же, что уворачиваться от тысяч противопехотных мин. Мне в голову приходит мысль, что туристические ботинки в этой ситуации были бы лучше.
– Теперь уже недолго, – говорит мне Леннон, когда я поскальзываюсь и чуть не падаю.
Не думаю, что у меня получится. Нет, я правда не могу. Солнце клонится к горизонту, и мы идем уже не первый час. От того, чтобы отбросить гордость и попросить его опять сделать привал, меня отделяет один-единственный круглый скользкий камешек.
Но в этот момент мы выходим на вершину холма и обнаруживаем небольшую тропинку, которая уходит в сторону от главной. Тяжело дыша, я поднимаю глаза и с удивлением вижу перед собой небольшое открытое пространство, а сразу за ним огромную гранитную гору. Еще мгновение назад ее силуэт маячил вдали, а вот теперь уже прямо перед нами.
– Вот она, – взволнованно говорит Леннон, показывая на тропу поменьше, – в ее конце расположен один из входов в пещеры.
– Боже праведный, я уж думала, нам никогда сюда не дойти, – говорю я и обнаруживаю в себе новую вспышку энергии, помогающую направиться по новому пути. – Я не чувствую ног. По этому поводу надо волноваться?
– Нет, – говорит Леннон. – Радуйся, что не чувствуешь. Потом, когда они станут так болеть, что ты будешь умолять меня их отрезать, эти минуты будут вспоминаться с ностальгией. Эй, смотри! Видишь?
Да, вижу. Черный зев, ведущий в глубь серой горы. Когда мы пересекаем открытое пространство и подходим к нему, меня пугает, что он такой большой. Тропа обрывается. И все. Ни предупреждений. Ни столбов.
