— Спит, — ответил художник. — Мне кажется, что ему плохо. Он
может прийти в себя, и тогда боль снова напомнит о себе. Нани иногда заходит к
нам, но у нее нет никаких лекарств.
Из соседней комнаты донеслись сдавленные рыдания Толдиной.
— Что там случилось? — спросил Отари.
— Это, кажется, я довел ее своими расспросами, — мрачно
сознался Дронго. — Мне пришлось задать ей некоторые вопросы.
— Я понимаю, — сказал Отари. — Вы хотите найти истину.
— Кстати, насчет истины, — вспомнил Дронго, подвигая к себе
стул. — Я случайно слышал, как вы разговаривали со своим другом. Он советовал
вам ничего не рассказывать. Говорил, что это совсем не обязательно, а вы
убеждали его, что не можете молчать.
— Вы слышали наш разговор, — понял художник.
— Извините, но я случайно услышал. Вы можете сказать, о чем
шла речь?
— Могу, конечно, — взглянул на супругу Отари. Она сжала ему
руку. — Я ведь не всегда был художником. Я служил в наших пограничных частях.
Но когда в Грузии началась гражданская война и мне предложили сделать выбор, я
отказался.
Я не мог стрелять в других грузин только потому, что одни из
них любят Гамсахурдиа, а другие хотят сражаться за Шеварднадзе. Я считал диким
выбор, при котором я должен стрелять в своих братьев. Я тогда отказался
выполнить приказ своего руководства и ушел из отряда. Но у нас погибли двое
молодых парней.
Сейчас прокуратура проверяет, как они погибли, и Мамука
советовал мне молчать, не вспоминать, что я служил в этом отряде. А я не хочу
молчать и не могу.
— Ясно, — вздохнул Дронго, — все как всегда. Везде идут
войны, везде свои трагедии. Я все время думаю, как спят люди, которые в
Беловежской Пуще устроили миллионам людей такую жизнь? Или они об этом даже не
вспоминают?
— Не знаю, — признался художник. — Мне иногда кажется, что
политики вообще не думают о людях. Мы для них — абстрактная категория.
Дронго тяжело вздохнул. Он не знал, как ответить на подобные
вопросы.
Вот уже столько лет не знал.
— Вы ничего не слышали? — спросил он, меняя тему разговора.
— А вы сами верите в неизвестного маньяка, который ходит
вокруг дома? — ответил Отари вопросом на вопрос.
— Нет, — мрачно сказал Дронго. — Теоретически я могу
допустить, что подобное возможно. Но только теоретически. В такую погоду
маньяки не бегают вокруг дома, чтобы убивать людей. Здесь должны быть другие
причины, более глубокие, если хотите. А если это вообще не маньяк? Или, еще
хуже и еще вернее, если это кто-то из нас?
— Не говорите так, — попросил художник. — Мне страшно даже
подумать об этом. Мамука считает, что мы сойдем с ума к утру, если к нам не
приедут люди.
— Может, он и прав, — равнодушно заметил Дронго. — В конце
концов, ничего не бывает просто так. Возможно, что начавшийся ураган был
предопределен, как и убийство, которое здесь произошло.
При этих словах сидевшая рядом с художником Людмила
вздрогнула и прижалась к мужу. Тот обнял ее покрепче, притягивая к себе.
— Я все время думаю, чем можно оправдать такие преступления
с точки зрения Бога, — вдруг сказал Отари. — Ведь любое убийство — это не
просто насилие, а вызов Богу.
— Не всегда, — возразил Дронго. — Когда солдаты защищают
свою родину или когда отец убивает насильников своей дочери — это не совсем
убийство. Это библейская мера, которой нужно отвечать на насилие.
— Убийство не может быть воздаянием, — возразил художник. —
Любое убийство отвратительно. Я — верующий человек. И мы с Людмилой венчались в
церкви. Посмотрите, какие у нас кольца, — поднял руку Отари. — Это старинные
кольца нашего рода, передаваемые уже в двенадцатом поколении. Говорят, что они
немного сплавились в огне, когда одного из моих предков заперли в горящем доме.
Тогда его супруга шагнула к нему в костер. И потрясенные ее
мужеством враги решили оставить жизнь обоим.
Мы с Людмилой много обсуждали тему насилия. Разве можно
решиться на такое? Убить несчастную молодую женщину. Задушить ее во сне! Нет,
на такое нормальный человек не способен.
— Я встречал столько всякой дряни в своей жизни, что вполне
верю в способности мерзавца осуществить нечто подобное. Причем мерзавца, хорошо
маскирующегося, — пояснил Дронго.
— Но ведь еще есть Бог, — сказал Отари, — и значит, любое
убийство — вызов небесам.
— Не обязательно. Я в последнее время немного пересмотрел
свою точку зрения на вмешательство Бога в наши дела.
— Вы атеист? — спросил художник.
— Один из моих друзей гениально сказал: «В Бога я еще могу
поверить, но я не верю в его подсобное хозяйство — в рай и в ад». Вот и мне
трудно поверить в то, что мы увидим убийцу в аду, а с вами встретимся в раю,
если, конечно, мы его заслужили. Боюсь, что в другой жизни нам не увидеться, да
ее и не будет. Я скорее скептик-агностик.
— Легче жить, когда веришь в Бога, — сурово заметил Отари.
— Согласен. Одна мысль о том, что ты будешь миллиарды лет
спать в могиле на радость земляным червям, может отравить твое существование.
Но в этом и состоит смысл жизни, чтобы бросить вызов невероятной Вселенной
одним фактом своего появления и собственного разума. Много лет назад в
Нью-Йорке один священник сказал мне, что Бог должен быть в душе каждого
человека. Но я думаю, что душа любого из нас представляет собой арену борьбы
между Богом и дьяволом.
Каждый день, каждый час, каждую минуту дьявол искушает нас,
толкая на низменные поступки. Бог в таком случае справедлив: он не решает за
человека, он предоставляет ему право выбора.
— Встать на чью-либо сторону? — усмехнулся Отари. — А вам не
кажется, что вы кощунствуете?
— Нет. Ведь с точки зрения верующего человека борьба идет не
между Богом и дьяволом. Такой борьбы просто не может быть. Ведь дьявол — тоже
создание всемогущего Бога. Значит, допуская вероятность подобного вселенского
зла, Бог предоставляет нам право выбора. И с этой точки зрения я вполне
согласен принять Бога. Ибо каждый человек должен сам для себя решить, на чьей
стороне он хочет сражаться. На стороне Бога или на стороне дьявола.
За окном сверкнула молния и осветила их комнату.
— У вас страшная логика, — прошептал Отари, — я об этом не
думал. Мне казалось естественным соблюдать нормы, установленные Богом.
— Большинство людей об этом не думают, — согласился Дронго.
— Ведь право выбора — это самое страшное право, которым Бог наградил каждого из
нас.
Соблазны велики, жизнь человеческая так коротка. Мы все еще
не знаем своей конечной цели: почему мы появились на свет и в чем состоит смысл
нашего существования, нашего разума? Может, поэтому большинство людей и
попадают в могилы, наполненные червями и навозом, так как предпочитают жить, не
задумываясь о смысле своего существования. Может, поэтому большинство людей не
хотят использовать своего права выбора. Ведь каждый человек в чем-то грешен,
хотя бы своими мыслями. Абсолютных праведников не бывает, или бывают, но очень
редко. Но как оправдать подлость? Воровство? Как оправдать предательство? Я
знаю столько людей, которые спокойно присваивают миллионы долларов, пока от болезней
и голода умирают дети их народа. Где оправдание? И почему Бог не хочет
наказывать подобных людей? Или он предоставляет им право выбора?
