И телефона – тоже. Как и кошелек с пропуском, он остался в рабочей Катиной сумке, так что повод внедряться в квартиру исчез сам собой. И тем не менее Катя двинулась по хорошо знакомому ей, только зеркально расположенному, коридору – такому же пустому, как и прихожая. Спустя мгновение она оказалась на кухне…
Лицом к лицу.
К половине лица.
К половине лица черного человека. Черного человека на светлой пустой кухне. Это было так неожиданно и страшно, что Катя попыталась закричать, но, кажется, ничего не получилось, крик застрял в горле. А потом хрупкой елочной игрушкой она соскользнула в спасительную вату обморока. И черно-белое стало черным.
Полностью.
– …Вы как?
В голосе не было ничего враждебного, скорее он был полон беспокойства и раскаяния. Глубокий и чистый, обволакивающий не хуже елочной ваты.
– Вот черт. Простите. Надо же, как все вышло…
Сознание вернулось к Кате довольно быстро, и она обнаружила себя сидящей на кухонном диванчике. Юбка, блузка – все на месте, не задрано при падении, не смято, слава богу.
– Воды?
Надо наконец решиться и посмотреть на того, кто всю последнюю минуту пытается заговорить с ней.
Черный человек.
Какая же ты дура, Катька! У черных людей не бывает таких голосов. Теплых, как деревянные мостки, когда бежишь по ним летним полднем, чтобы с размаху плюхнуться в реку. Об этих счастливых мостках из ее детства Катя и думать забыла, а теперь вот вспомнила.
Удивительно.
– Мне начать беспокоиться?
– Все в порядке. Спасибо.
Давай пробегись по нагретым солнцем доскам, давай!
Катя подняла голову и увидела перед собой молодого человека лет тридцати, а может – тридцати пяти, но тогда это не парень, а мужчина, вполне себе взрослый, и только улыбка делает его моложе и невероятным симпатягой.
Он улыбается – легко и чуть смущенно. У него темные волосы и темные глаза, совсем как у голливудского актера, в которого Катя была недолго, но смертельно влюблена в одиннадцатом классе. А теперь даже не может вспомнить его имени.
– Кто вы?
– А вы?
– Соседка.
– Пришли за солью?
На этот раз он улыбается еще шире – собственной шутке; а Катя улыбается тому, что шутка получилась хорошая.
– Пришла из-за кота.
– Вообще-то это я пришел из-за кота.
И снова Катины губы разъезжаются едва ли не до ушей. А кот, о котором все только и говорят, вспрыгивает на колени к парню и принимается громко урчать. И тереться спиной о его черную толстовку.
Коты не могут ошибаться, особенно такие, как этот.
Мы все в безопасности.
Черная толстовка и черная джинсовая безрукавка сверху, и джинсы совершенно обычные, кроссовки. Когда Катя неожиданно столкнулась с незнакомцем, на голову был наброшен капюшон толстовки, закрывавший половину лица… нет, он наверняка скрывал только лоб, Катя, как обычно, все художественно преувеличила. Вот ей со страху и показалось, что человек – черно-белый. Теперь капюшон отброшен, лицо открыто, и видно, что человек не черно-белый. Он – милый, ужасно милый.
Коты не могут ошибаться, да.
Странно только, что парень не услышал ее крика из прихожей, ведь Катя звала хозяина, а потом кота довольно громко… Ага, вот. В правое ухо парня воткнут беспроводной наушник, белый. Кажется, аирподс, Катя давно собиралась купить себе такие, но почему-то не собралась. Ну, конечно, он был в наушниках и не слышал Катю.
Вот все и объяснилось самым замечательным образом. И кот. Молочно-розовый, с темно-серыми пятнами, разбросанными по телу. Серая шапочка на голове, темные уши, короткая рубленая морда, совершенно хулиганская, но устоять перед ней невозможно.
Самый лучший кот на свете. И улыбка у парня – тоже самая лучшая. Никогда еще Катя не встречала ни таких котов, ни таких улыбок.
Кате идет стрижка, которую соорудил Бесики в ее последний к нему визит, это общепризнанный факт. Катя выглядит явно моложе своих тридцати четырех, так сколько все-таки лет парню? Этот вопрос по-прежнему страшно волнует Катю, может быть, ровесник, может, чуть старше. Явно моложе Брагина, но это не имеет значения.
– Сфинкс, – говорит Катя.
– Сфинкс, – подтверждает обладатель темно-голливудских глаз. – Его зовут Шошо.
– Шошо. – Еще секунда, и из глаз Кати польются слезы умиления. – Можно я его поглажу?
Пока Катя гладит не выказывающего никакого сопротивления кота, парень объясняет ситуацию. Его подруга (она снимает эту квартиру) укатила в Таиланд, и пристроить Шошо оказалось совершенно некуда, и парень был последним в списке, к кому она обратилась с просьбой о коте.
– И вы согласились присматривать?
– Обещал заезжать раз в два дня. В идеале, конечно, нужно бы его забрать… Но у меня собака, и вряд ли они уживутся.
– Собака.
– Басенджи, – уточняет парень.
– Это кличка?
– Порода.
– Никогда не слыхала.
– И не услышите. Они не лают.
– Вообще? – удивляется Катя.
– Породные особенности. Они не лают, но умеют лазать по деревьям. А еще умеют плакать. Совсем как люди.
– Вы даете ей повод?
Вопрос в духе Дарси. В ее покоряющем Айдахо, Вайоминг и примкнувшего к ним Брагина стиле. Истина настигает Катю на чужой кухне, полностью повторяющей ее собственную – но без засилья мебели, посуды и цветочных горшков; без тяжелых штор, тюля, посудомоечной машины. Двух картин в нелепых багетах, купленных на небольшой распродаже, устроенной Катиным банком в поддержку благотворительного фонда детей-аутистов. «Заяц сломался» и «Вы не услышите ее голоса». Здесь же нет ничего, кроме маленького стола, дивана, на котором сидит сейчас Катя, небольшого шкафчика-пенала и газовой плиты. И штор на окнах тоже нет. Истине просто некуда спрятаться, вот она и оказалась выставленной на всеобщее обозрение: все это время ты терпеть не могла Дарси, но больше всего на свете хотела бы быть такой, как она.
Это совсем несложно, как оказалось.
– …Вы даете ей повод?
– Стараюсь не давать. Ее зовут Хайди. Меня зовут Дмитрий. Но можно Митя.
– Правда можно?
– Вам – да.
– Я – Катя.
– И вы пришли из-за кота.
– Он кричал несколько ночей подряд. Я живу в соседнем подъезде. Точно такая же квартира. Общая стена.
– Не думал, что здесь такая акустика.
– Я тоже.
– Значит, он мешал вам спать? – Митя явно огорчен.
