И причина его головокружения была вовсе не связана с вызовом на поединок. Он слушал речь Ловчего, не слыша ни единого слова, и смотрел в горящие ненавистью глаза принца Ковина, не видя его.
Случилось же это потому, что в этот момент он вдруг узрел некую тень за спиной принца и совершенно неожиданно для себя получил ответы на вопросы, подспудно мучавшие его на протяжении всех невероятных приключений. Сбылось то, что обещал ему Хорас-второй, и даже более того – он узнал все. Он перенесся в иные места и времена. Он вспомнил свое прошлое и прозрел будущее. Границы сознания вдруг раздвинулись, и он увидел и понял, и разом связал воедино все, что до сих пор оставалось для него загадкой.
Это было почти непосильным напряжением для рассудка – подобное нежданное откровение, но Овечкин выдержал его, ибо среди прочего он узнал, почему дивный дар принцессы Май, который должен был, по словам птицы чатури, пробуждать в мужчинах только благородные чувства, не оказывал такого воздействия на принца Ковина, например, или на того же Баламута. И поняв это, он понял также, что от него требуется в данный момент и как он должен поступить. И Овечкин мгновенно вернулся в настоящее, потому что только это и было сейчас для него важно.
Принц Ковин не успел еще открыть рта, когда Михаил Анатольевич решительно отодвинул Ловчего, вышел вперед и, глядя прямо в глаза своему сопернику, сказал:
– Это не имеет значения. Я буду драться с вами, Ковин, буду драться сам, любым оружием, которое вы изберете, и в любое время, которое вы назначите.
Лицо принца вспыхнуло злобным торжеством.
– Завтра, – выпалил он. – Здесь, в это же время. Я рад, что вы не прячетесь за чужую спину! И шпаги мне хватит, чтобы разделаться с вами… родственничек!
* * *
Босоногий колдун обомлел, услышав заявление Овечкина, и едва не утратил контроль над личиной бабки-повитухи. Но в следующее же мгновение многомудрый старец вперил в Михаила Анатольевича проницательный взор и понял, что с тем произошло что-то необычное. Что-то такое, чего нельзя было объяснить ни приступом щепетильности, свойственной маленькому библиотекарю, ни внезапным умопомешательством. Михаил Анатольевич не выглядел смущенным или расстроенным, напротив, он казался абсолютно спокойным, и невыразительное лицо его приобрело вдруг выражение уверенной в себе мужественности и силы.
В растерянности Аркадий Степанович посмотрел на Ловчего и встретил такой же изумленный и недоумевающий взгляд. Колдун только пожал плечами и отвернулся. Изменить они уже ничего не могли. Вызов был брошен и принят.
Когда он принес эту весть на постоялый двор, где томились в нетерпении и тревоге остальные заговорщики, воспринята она была по-разному. Фируза испуганно ахнула, но тут же взяла себя в руки и, не дожидаясь от Аркадия Степановича никаких комментариев, заявила, что Овечкин знает, что делает, и что она доверяет ему бесконечно. Босоногий старец не стал возражать. Он все еще был сбит с толку и надеялся получить хоть какие-нибудь объяснения от Пэка, который задержался во дворце для того, чтобы переговорить с Овечкиным при первой же возможности.
А Баламут, услышав новость, в отчаянии махнул рукой.
– Спятил ваш Овечкин, – только и сказал он, и смуглое лицо его, и без того не отличавшееся в последнее время румянцем, еще более побледнело.
Он углубился в мрачные размышления, не слушая Фирузу, которая с жаром пыталась ему что-то доказать, и так и сидел молча, пока на улице не стемнело и не явился Пэк, который сказал, что им с Ловчим не удалось добиться от Овечкина никаких объяснений своему поступку, кроме двух слов – «так надо».
Босоногий колдун разнервничался и, по обыкновению, забегал по комнате, дергая себя за бороду и невнятно что-то бормоча. Затем они с Пэком принялись обсуждать, не отправиться ли за советом к Великому Отшельнику, отцу Григорию, и так разгорячились, что не заметили, как Баламут тихонечко поднялся со своего места и покинул занимаемую ими комнату, а затем и постоялый двор. Они обнаружили его отсутствие лишь тогда, когда пришли к решению послать к отшельнику Пэка, и огляделись наконец по сторонам. Доркина нигде не было. И, начав его искать, они обнаружили, что исчезла также и Фируза.
* * *
Ловчий и Пэк вынуждены были оставить Овечкина в покое, ибо обстоятельства не позволяли им схватить «наследного принца» за грудки и вытрясти из него больше, чем два слова. Они надеялись дождаться ночи и тогда уж поговорить с ним по душам, но королева пригласила принца Тайрика на ужин, с которого он не вернулся. Вместо Овечкина пришли слуги и перенесли его вещи в другие покои, объяснив, что нынешнюю ночь знатный гость желает провести в одиночестве и просит его не беспокоить. Дворянину Мартусу пришлось скрыть свое негодование за вежливой улыбкой, и Пэк в результате отправился к Босоногому колдуну ни с чем.
Михаил же Анатольевич явился на ужин к ее величеству со стесненным сердцем, предвидя неприятный разговор. Однако деваться ему было некуда.
И едва поднялись из-за стола, королева отпустила слуг и, как он и ожидал, приступила к допросу.
– Говори, – потребовала она. – Зачем тебе понадобилось выкидывать этакую глупость?!
Овечкин вздохнул.
– Государыня, – сказал он, – прошу вас, не требуйте от меня ответа. Я не хочу лгать вам, а правды сказать не могу…
– Правды! – она ударила кулаком по столу, и только сейчас Михаил Анатольевич увидел, как сильно она рассержена. – Ты думаешь, я не знаю правды? Или хотя бы не догадываюсь о ней? Для чего тогда затевалось все это? Неужели ты еще честней, чем кажешься, и, не желая более лгать, собираешься подставить грудь под шпагу Ковина?
– О нет, нет, – торопливо сказал Овечкин. – Прошу вас! Вы не должны думать обо мне лучше, чем я того заслуживаю…
– Молчи, – перебила королева. – Но впрочем… что же тогда? Я, кажется, ясно дала понять, что принимаю тебя, кем… каким бы ты ни был, и поверь, у меня есть причины так поступать!
– Я знаю, – кротко ответил Михаил Анатольевич. – Я бесконечно благодарен вам, ваше величество, за поддержку. Но поверьте и вы мне – у меня тоже была причина так поступить. Я могу сказать только одно – каким бы ни был исход завтрашнего поединка, у вас останется сын, которым вы еще сможете гордиться.
Королева нахмурилась.
– Я не понимаю тебя…
– Ведь это суд чести, – сказал он. И видя, что она по-прежнему смотрит на него с недоумением, добавил: – Нас рассудит то, что превыше нашей правды и лжи.
Она нахмурилась еще сильней.
– Ты сошел с ума, Тайрик? Ты…
– Государыня, – взмолился Овечкин, – прошу вас! Я ничего не могу объяснить вам более!
– Ты действительно не владеешь никаким оружием?
– Да.
– Он убьет тебя. Разве ты не понимаешь?
– Понимаю.
– Ты хочешь умереть?
– Нет.
