– Заткнись, – вскакивая на ноги, прорычал Баламут, – шею сверну!
Он был красен, как вареный рак. Чатури вспорхнул с подоконника и закружился под потолком.
– Боялись мы, – ехидно сообщил он сверху.
Михаил Анатольевич тоже отчаянно покраснел. Он встретился глазами с Босоногим колдуном, и почтенный старец кивнул, безмолвно подтверждая сказанное вещей птицей.
– Но как же так, – тихо сказал Овечкин. – Может быть, вы мне объясните, Аркадий Степанович… сам я что-то никак понять не могу. Чатури сказал однажды, что все беды принцессы Маэлиналь – от ее светлого дара. Она внушает любовь… и… благородные чувства, потому-то дар ее не по душе Черному Хозяину Данелойна. Но какие же это благородные чувства, если… разве можно поведение того же принца Ковина по отношению к ней назвать благородным?..
Колдун не успел ничего ответить.
– Я вспомнил! – закричал вдруг чатури. – Вспомнил я! Боги тогда сказали следующее…
Он сделал под потолком еще один круг, приземлился на спинку свободного кресла и возбужденно затараторил:
– Если принцесса Май выйдет замуж по любви, ее магический дар не доставит ей больше никаких неприятностей. С тех пор она будет внушать не безумную любовь всем и каждому, а только уважение и почитание. И никаких бед и никаких кровопролитий из-за нее уже не будет происходить. Понятно вам?
– Понятно! – рявкнул Баламут, сметая его с кресла. – Паршивец…
– Она должна выйти за Маколея! – крикнул чатури, снова взмывая под потолок. – И беды прекратятся! Поняли?
Баламут Доркин, внезапно ослабев в коленях, опустился на свое место. Вопрос, только что заданный Овечкиным и вонзившийся в его сердце раскаленным кинжалом, мгновенно был им забыт. Ибо только сейчас до него дошло, что затеянная интрига к тому и приведет. Должна привести. Если подставной принц откажется жениться на принцессе, она будет свободна от всех обязательств, и никто не сможет помешать Маколею посвататься к ней. А чего он, Доркин, собственно, ожидал? Что она навеки останется в доме своего отца, здесь, в Айрелойне?..
Одновременно с ним это поняли и остальные.
– Ой, но это же здорово! – не сдержавшись, воскликнула Фируза.
Овечкин на мгновение обратил к ней просветлевший взгляд и тут же повернулся к Босоногому колдуну.
– Аркадий Степанович! Я по-прежнему считаю, что моя кандидатура ни к черту не годится. Но если вы думаете, что я справлюсь…
– Разумеется, не справишься, – весело сказал колдун. – Но мы поможем, не сомневайся, голубчик. Драться мы тебя, конечно, за неделю не научим, но даст Бог, дело и не дойдет до поединка… а уж коли дойдет, там и поглядим, сообразим что-нибудь.
– До какого поединка?
– Ну там суд чести, то да се… не волнуйся, разберемся. Друзья мои!
Почтенный старец поднялся на ноги. Выглядел он сам взволнованным изрядно.
– Я немедленно отправляюсь в Дамор и принимаюсь за дело. Надо много кого разыскать и много чего подготовить. Ловчий и Пэк будут мне помогать. А вы пока отдыхайте. Мишенька пусть морально готовится завтра с утра – ты, Доркин, порепетируй с ним, пожалуйста. Легенду сочините – где он был до сих пор, где воспитывался, чем занимался, ну, и так далее. Сам знаешь, не мне тебя учить.
– Ладно, – сквозь зубы сказал Баламут. – Я все понял, и все прекрасно. Овечкин у нас, конечно, благородный герой, он справится, я уже не сомневаюсь. Но мне нужны гарантии.
– Ты о чем?
– Да все о том же. Я – неблагородный подонок, я – всего-навсего шут, и я не доверяю никому. К тому времени, когда он отправится в Дамор заявлять о своих правах, он должен быть женат! А иначе я не согласен!
* * *
В окно светила полная луна, не давая заснуть. Но он и не собирался спать. Спустя час после этого разговора Баламут Доркин сидел на подоконнике, глядя в окно на безбрежное, залитое лунным светом море листвы королевского сада, и тосковал. Не тосковал даже – душа его находилась в таком смятении, что выразить свои чувства словами королевский шут был не в состоянии.
Он вел себя сегодня ночью действительно как подонок и как последний идиот. Он прекрасно понимал это. Но не то из-за безмерной муки, которую он от себя уже не таил, не то просто из упрямства он не собирался отказываться от своих слов и намерений. Человеку за все приходится платить, это он знал давно. За каждую Богом данную радость и за каждый свой поступок, плохой ли, хороший. Вот пусть Овечкин и платит – раз оказался способен на то, чего не сможет никто другой.
Но сам-то он… Доркин и не подозревал, что в глубине души, оказывается, надеялся на невозможное. И даже когда в более счастливые времена он думал о замужестве своей принцессы, как о деле решенном, и готовился качать на коленях ее сыновей, он обманывал себя. Он обманывал себя все время. Не долг, не данное королю Дамора слово и не грядущая война беспокоили его, когда принцесса часами беседовала с Маколеем в лесу. Он просто ревновал, на что не имел никакого права. Так же, как сейчас безумно ревнует к Овечкину, хотя для ревности нет оснований. Ревнует только потому, что тот оказался сильнее и чище в своей любви…
Он вспомнил растерянное в первый момент лицо Михаила Анатольевича, когда тот услыхал, что должен жениться. И как он потом пожал плечами и сказал: «Ну, что ж, если вам так будет спокойнее». И больше ничего. Овечкин понял, и все поняли. Стыд-то какой, лицо горит… но он ничего не мог с собой поделать. Если он такой безумец…
Он даже не мог утешить себя мыслью, что любит принцессу сильнее, чем кто-либо другой. Не больше остальных, если не может переступить через свое чувство ради блага любимой. Что-то такое говорил ему об этом в свое время святой отец-нефелинец… тогда он не понял. Понял только сейчас. Ну, и что ему делать? Даже понимая, он готов убить их всех – принца Ковина, Овечкина, Маколея… каждого, кто смеет еще любить принцессу. И что он будет делать, если их затея удастся? Овечкин первый, сияя, помчится в Таквалу за молодым королем, Маэлиналь выйдет замуж. А что же он? Неужели поплетется следом в Таквалу, нянчить ее детей?
Он скорчился на подоконнике от невыносимого чувства презрения к себе. Умри, несчастный дурак! Уж на это-то у тебя хватит мужества. Ты стар и никому не нужен, шут, кроме своего короля…
– Доркин, – прошелестел из темноты спальни у него за спиной голосок чатури. – Ложись спать. Скоро светать начнет.
– Отстань, – грубо ответил Баламут, ненавидя себя и мучаясь от этого. – Тоже мне, нянька нашлась!
Он тоже поедет в Дамор. Сам по себе, втихомолку. Если дело дойдет до суда чести, Овечкину не справиться с Ковином, ни за что. Тогда-то он и пригодится. Он убьет Ковина накануне поединка, и все будет так, как он сказал колдуну. Без войны все равно не обойдется. Его поймают, узнают, естественно, – любимого советника короля айров хорошо знают в лицо при даморском дворе, и правда выплывет наружу. Тогда и Овечкину несдобровать… Что за черт, что же делать? Впрочем, когда Ковин начнет убивать Овечкина, тому точно так же будет несдобровать. Неизвестно, что лучше. Пожалуй, им всем, так или иначе, придется ехать в Дамор, чтобы в случае чего вытащить этого героического героя из передряги. Пусть живет…
