– Вы заслужили его, – перебила она мягко. – Я ценю вашу доблесть и ваше мужество в полной мере, и, поверьте… если бы не некоторые обстоятельства, мы совсем иначе говорили бы сейчас с вами.
– Мне известны эти обстоятельства, – с болью ответил Маколей. – И потому я не осмеливаюсь сказать больше. И все же… если бы они не были таковы… я хотел бы знать…
– Так знайте, – принцесса подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. – Я тоже люблю вас, я всегда буду любить вас. И это все, что мы можем сказать друг другу.
Он закрыл глаза и стоял так несколько мгновений. Потом тихо сказал:
– Благодарю. Если когда-нибудь…
– Никогда, – отвечала принцесса. – Мы больше не увидимся с вами.
– Тогда – прощайте?
– Прощайте…
Они стояли совсем близко, но ни один не сделал движения навстречу. Лишь долгий последний взгляд – глаза в глаза… и влюбленные двинулись в обратный путь, не обменявшись более ни словом, походкой легкою и ровной, не спеша и не мешкая, словно возвращаясь с обычной прогулки.
* * *
Когда они вернулись в дом, Баламут Доркин впился взглядом в лицо принцессы, но не прочел на нем ничего. И терзался вплоть до той самой минуты, когда молодой король, крепко пожав ему руку, обняв Михаила Анатольевича и простясь с дамами глубоким придворным поклоном, шагнул наконец в неведомое пространство вслед за Босоногим колдуном и исчез, растворился навеки без следа. Тогда у королевского шута не то что гора свалилась с плеч – у него словно выросли крылья. Баламут ликовал. Он старался не выказывать явно своей радости, однако его так и распирало желание выкинуть что-нибудь эдакое… но что можно было сделать в таких условиях, да еще перед лицом страданий возлюбленной принцессы, он не знал. Поэтому он предложил Овечкину напиться вдрызг, благо вина в погребах Хораса оставалось еще немало.
Михаил Анатольевич отказался. Он был искренне огорчен за Маэлиналь, ибо до последней минуты надеялся, что все как-нибудь да уладится, что тот же Босоногий колдун со всей своей мудростью отыщет способ преодолеть затруднения, связанные с политическими видами даморского принца на ее руку, и Маколей сможет жениться на ней, не нанеся никакого ущерба Данелойну. Подобный же исход дела казался ему ужасно несправедливым, и ликование Баламута, которое тому не удавалось скрыть до конца, было даже неприятно Михаилу Анатольевичу. Он хотел бы утешить принцессу, но как? Маэлиналь немедленно удалилась в свои покои под предлогом головной боли и отослала Фирузу, и неизвестно, плакала ли она, запершись у себя, или же стоически переносила горе… Зато Фируза расплакалась откровенно, и вместо принцессы Михаилу Анатольевичу пришлось утешать ее.
Де Вайле так и сидела у камина и безучастно смотрела в огонь, словно презирая все людские страсти и горести. Баламуту ничего другого не оставалось, как напиться в одиночку, чем он было и занялся. И тут вещая птица неожиданно предложила ему свою компанию.
– Пей, друг Баламут, не бойся, – важно сказал чатури, увидев, с какой опаской тот нюхает налитое в серебряный кубок вино из запасов демона. – Это не иллюзия и не подделка, это натуральный и прекрасный дар виноградников Грузии. Хорас, даром что не мог чувствовать вкуса, играл только с дорогими игрушками. Пей, да налей и мне… я не прикасался к вину вот уже двести лет!
– Не свалишься? – поинтересовался Доркин.
– Свалюсь. Ну и что?
И Доркин энергично взялся за дело.
– Только ты и способен разделить мою радость сегодня, – прочувствованно сказал он, ставя наполненный кубок перед чатури. – Так повеселимся же от души! Надеюсь, скоро я смогу угостить тебя во дворце моего короля – ты еще увидишь, как гуляют айры! Ах, дом родной…
Чатури вынул клюв из кубка, запрокинул головку, глотая вино, а затем громко вздохнул.
– Да, дом… двести лет я не был дома. Обещай мне, Баламут… я, конечно, последую за тобою всюду, ибо хоть ты и человек, а не собрат мой чатури, но именно ты дал мне впервые ощутить сладость дружеских уз, которых я не знал прежде… так вот, обещай, что когда-нибудь мы с тобою позаимствуем у короля айров один из этих ваших Разрушителей Стен и навестим мой край, мою прекрасную родину!..
– Обещаю, – торжественно сказал Доркин. – Однако, по-моему, ты слишком быстро набираешься. Так не годится.
– Не годится, – согласился чатури. – Но так и есть. Через это я и погиб в свое время.
– Как это?
Чатури попытался зловеще заскрежетать клювом, но получилось лишь слабое щелканье.
– Хорас, этот негодяй… я ведь не рассказывал, как ему удалось меня поймать?
– Нет.
Баламут навострил уши.
– Так и удалось. И я ведь знал, знал этот старый, испытанный способ – так испокон веков ловят и райских птиц, и жар-птиц… и все же я спустился с дерева, не в силах устоять перед соблазном попробовать отборной яровой пшеницы, вымоченной в вине. Думал успеть прежде, чем затянется сеть. Не успел.
– Бедняжка, – сказал Баламут, пораженный этим откровением. – Но хоть попробовал?
– Попробовал… С тех пор дал клятву не прикасаться к вину. Но сегодня такой день – удивительный день, скажу я тебе, Баламут! Я чувствую, сегодня боги будут говорить со мною. Они откроют мне какие-то тайны… и тайны эти суть велики…
– Тогда не пей больше, – забеспокоился Доркин. – А то еще не поймешь ничего или перепутаешь!
– Ни за что. Я слишком рад за тебя и твою… ик!.. принцессу. Пусть боги говорят – я готов!
Он действительно был готов. Баламут только досадливо щелкнул языком, когда буквально сразу после этих слов чатури опрокинулся на спинку, раскинул как попало свои великолепные крылья и захрапел прямо на столе, устремив к потолку разинутый клюв.
Впрочем, Баламуту и самому нынче много не понадобилось. Очень скоро он почувствовал, что глаза начали слипаться, а пол утратил устойчивость, и, кое-как совладав с непослушными ногами, он перенес чатури со стола на свою кровать, а сам отправился спать туда, где спал все время после изгнания Хораса, – под дверь к принцессе Май. Там в уголочке у него было припасено два одеяла, одно из которых он стелил на пол, а другим укрывался, и так же он поступил и сейчас, хотя принцессу вроде бы не от кого было охранять. Особенно теперь, когда и царственного соперника не стало. И, едва успев приклонить голову, Доркин заснул крепчайшим и сладчайшим сном, не предчувствуя более никаких бед, наконец-то счастливый…
По времени и впрямь была уже «ночь», так что ничего удивительного не было в том, что его сморил столь глубокий сон. Сон сморил и остальных обитателей крепости Хораса, одного за другим. Поэтому никто не увидел, как вечно хмурое небо за окнами вдруг потемнело, словно на эту землю пала настоящая ночь. Мрак окутал безжизненные деревья в лесу, мрак укрыл четырехбашенное здание из красного кирпича, мрак расползся по его внутренним покоям, коридорам и лестницам. Мрак придавил собою огонь в каминах, оставив лишь слабо тлевшие угли с перебегавшими по ним искорками. Непроницаемый мрак воцарился всюду, нежданный, зловещий, и никто не знал об этом, ибо сон сковал всех.
