Это был конец. Никса бессильно опустил оружие. Все напрасно… весь этот бой был пустой забавой для Хораса. Он мог поступить так с самого начала – прикрыть голову, подойти спокойно и сделать свое дело. Никто не смог бы ему помешать. Но демон решил развлечься…
Что ж, оставался еще последний удар. Никса уступил Хорасу дорогу и, наблюдая краем глаза, как тот приближается к роковому камню, перевернул меч и упер его рукоятью в землю, направив острие клинка в собственную грудь. Демон вдруг остановился и резко обернулся.
– Что ты задумал?..
* * *
Михаил Анатольевич понял, что медлить долее нельзя.
Он давно уже судорожно сжимал в кармане брошку Фирузы, но до сих пор надеялся на невозможное, на чудо. Чуда не случилось. Никса Маколей был великим воином, это было понятно даже столь неискушенному человеку, как Овечкин, но и он не мог совершить невозможное. Исход боя определился, намерение Никсы было ясным, как Божий день… времени не осталось совсем.
Михаил Анатольевич бросил быстрый взгляд на принцессу Май. Та, белая как мел, припала к оконной решетке, и в прекрасных глазах ее стоял нескрываемый ужас. Фируза выглядела нисколько не лучше. На Овечкина никто не смотрел.
Он достал из кармана брошь, раскрыл ее и, стараясь не думать о том, что делает, вогнал иглу как можно глубже в кончик пальца своей левой руки. Неуместная, дурацкая мысль промелькнула в голове – что-то о металлическом перышке, с помощью которого берут в поликлинике анализы крови… Михаил Анатольевич выдернул иглу, и на пальце его послушно выступила толстая и увесистая алая капля. Он сунул брошь обратно в карман и, продолжая думать о медсестрах из поликлиники, несколько раз надавил на палец, чтобы крови выступило побольше. Потом выглянул в окно.
Хорас и Маколей все еще оставались на тех же местах. Никса – придерживая клинок, направленный в собственную грудь, Хорас – протягивая к нему руку и что-то говоря с угрожающим видом. Что именно – разумеется, не было слышно, да, собственно, и не имело уже никакого значения для Михаила Анатольевича. Он перевел взгляд на горизонт. «Останется пленником в пределах того, что видит глаз», – вспомнил он и постарался вместить в этот свой последний взгляд как можно больше пространства… дотянуться до верхушек самых отдаленных деревьев…
Палец горел огнем. Михаил Анатольевич дернул рукою, стряхивая кровь, и торопливо произнес про себя слова заклинания. И пока выговаривал их, его обуял настоящий ужас. Он и до этого как-то не очень верил в их силу, может, потому и пошел на опыт сравнительно спокойно, но сейчас… Слова эти были непонятны, чуточку смешны, похожи на детскую считалочку… а вдруг это действительно всего лишь дурацкая шутка, розыгрыш злой птицы, и не более того, чушь какая-то, и ничего из этого не выйдет?!
И едва успев выговорить последний слог, он оторвался от горизонта и в панике уставился вниз, на поле злосчастного боя.
На первый взгляд там как будто ничего не произошло. Маколей, не изменив положения, стоял неподвижно и, улыбаясь, смотрел в лицо Хорасу. Демон медленно поднимал свой меч.
Как вдруг Хорас пошатнулся. Он выронил меч и обеими руками схватился за грудь. Затем, словно влекомый неведомой силой, повернул голову и устремил свой взор в одно из окон крепости, то самое, за которым стоял Овечкин.
Михаил Анатольевич невольно вздрогнул. А в следующую секунду задрожал весь, с ног до головы, потому что прямо перед ним вдруг появились глаза Хораса, словно демон вознесся к самому окну и смотрел теперь ему в лицо.
Михаил Анатольевич не видел больше ничего, кроме этих глаз. В них горела смертная ненависть… и еще тоска… такая тоска, что Овечкина пронзило насквозь сознание чего-то непоправимого… бесконечного несчастья, безмерного зла, причиненного им другому живому существу. Жуткий миг этот, казалось, длился вечность, глаза в глаза…
И Михаил Анатольевич потерял сознание.
Глава 22
Очнулся он только через несколько часов, несмотря на все усилия окружающих привести его в чувство, очнулся, испытывая страшную тоску, словно передавшуюся ему от демона, и закричал в ужасе при виде склонившегося над ним незнакомого лица – лица жуткого и прекрасного одновременно в совершенной законченности своего уродства.
То была Де Вайле, но Овечкин этого не знал. Потрясенному рассудку его представилось, что он уже в аду, чего заслужил несомненно… но вот за какой проступок?.. Этого он вспомнить не мог и не хотел.
Потом он увидел встревоженное, милое личико Фирузы и испытал некоторое облегчение. Девушка поднесла Михаилу Анатольевичу стакан с душистым и горьким питьем, он покорно выпил все до дна, и сознание его постепенно начало проясняться.
…Конечно, никакой это был не ад. Овечкин обнаружил себя полусидящим на кровати с подложенными под спину подушками, в красно-кирпичном мрачном покое с зарешеченными окнами, и с некоторым усилием припомнил, что это – крепость Хораса. И женщина со столь напугавшим его лицом уже не казалась ему обитательницей адских угодий, хотя впечатление производила все-таки не слишком приятное. Она протянула руку, коснулась тыльной стороной ладони его лба, отчего Михаил Анатольевич вздрогнул, и затем, кивнув головой, сказала:
– Что ж, он в порядке. Или почти в порядке. Пойду помогу старику.
И вышла из комнаты.
– Кто это? – спросил Овечкин, глядя ей вслед.
– Де Вайле, колдунья, – неохотно ответила Фируза. – Как вы себя чувствуете, Михаил Анатольевич?
– Хорошо, спасибо… Откуда она взялась?
– Была здесь все время – так она говорит. Она – из друзей принцессы и собиралась помочь ей бежать от Хораса, если… ну, когда все кончилось бы. И для этого ей надо было оставаться невидимкой. Михаил Анатольевич…
– Что?
Он отвлекся наконец от созерцания двери, через которую удалилась Де Вайле, и посмотрел на девушку. И увидел, что она улыбается, а глаза полны слез и светятся каким-то незнакомым светом.
– Что с вами, Фируза? Почему вы плачете?
Она не успела ответить, потому что дверь опять отворилась, и вошла принцесса Маэлиналь в сопровождении Баламута Доркина, вошла торопливо, на ходу протягивая руки к Михаилу Анатольевичу.
Он поспешно вскочил с кровати ей навстречу. Голова у него сильно закружилась при этом, но Михаил Анатольевич устоял, и руки их встретились. Что за черт… глаза принцессы тоже были полны слез и тоже сияли… Овечкин смешался и поочередно поцеловал обе ее руки, и это получилось у него довольно ловко, поскольку он совершенно не соображал, что делает.
– Позвольте мне поблагодарить вас, Михаил Анатольевич, – пылко начала принцесса, и в этот момент он вспомнил, что произошло и что он сделал.
Они уже всё знали. Голова у него закружилась еще сильней, и он крепче сжал руки принцессы, чтобы не упасть. Он не хотел вспоминать… само сознание его не желало возвращаться к воспоминанию о последнем жутком видении. Он зажмурился и покачал головой, в которой начался какой-то звон, и почти не слышал, что говорит ему Маэлиналь.
