Овечкин только обалдело смотрел на Доркина и ничего не отвечал.
– Нет у него Тамрота, – подал голос чатури, с интересом наблюдавший за этой сценой. – Не тряси его, Баламут, в самом деле, а то еще помрет со страху!
– Что он сделал с Тамротом?
Баламут адресовал вопрос чатури, продолжая прожигать Овечкина яростным взором.
– Не мельтеши, дурак, – нетерпеливо сказала вещая птица. – Тамрот – у Хораса… не так ли, Овечкин?
Михаил Анатольевич с ужасом посмотрел на клетку.
– Куда я попал? – пролепетал он. – Кто вы такие?
Чатури разразился пронзительным клекочущим смехом, а Доркин снова крепко встряхнул Овечкина за плечи.
– Спрашивать будешь после! Ты видел принцессу Май? Говори же!
– Видел, – покорно отвечал Михаил Анатольевич.
– Когда? Где?
– Здесь, только что… да оставьте же меня наконец!
Кроткий Овечкин неожиданно для самого себя рассердился. Все произошло так стремительно – он не успел еще опомниться от пережитого потрясения, и душу его снедала сильнейшая тревога за принцессу Маэлиналь. Едва они очутились в этом мрачном, похожем на каземат доме – а как это произошло, Михаил Анатольевич так и не понял, – его грубо оторвали от обеих девушек и поволокли куда-то вверх по винтовой лестнице. Перед глазами у него еще стояли бледное лицо принцессы и полный ужаса взгляд малышки Фирузы, которым она провожала его, ноги не держали, и вообще все тело отказывалось слушаться… а тут накидывается этот носатый ястреб! Ему-то какое дело до принцессы?
Михаил Анатольевич сжал губы и решительным движением сбросил со своих плеч руки королевского шута. Доркин от неожиданности едва не опрокинулся на спину.
– Ого! – язвительно сказал у них над головами чатури. – Ягненок показывает когти… редкая порода!
Баламут не удержался от усмешки.
– Скажи ему, кто ты такой, – продолжал чатури. – Пусть поостынет, а то я прямо опасаюсь за твою жизнь, Баламут!
– Ладно, скажу. Только я очень хотел бы узнать сначала, кто он сам такой, этот Овечкин, подбирающий чужие талисманы и сующий нос не в свои дела!
– Он бедный маленький простачок, – ехидным карличьим голоском проговорил чатури, – и влез в эти дела по неведению. Но будь с ним повежливее, Баламут, он сделался ныне доверенным лицом твоей госпожи…
– Что?!
Михаил Анатольевич хмуро посмотрел на птичью клетку и сказал:
– Перестаньте. Это не предмет для шуток.
Затем перевел полный неодобрения взгляд на Баламута.
– Я не знаю, какое вы имеете отношение к принцессе и по какому праву задаете мне вопросы о ней. Но если вы ей друг – знайте, она в беде! И сейчас она совсем беззащитна. А вы бросаетесь тут на меня…
Волнение придало Овечкину сил, и он поднялся на ноги. Доркин тоже вскочил, сжав кулаки.
– Чатури, – глухо позвал он, не сводя с Овечкина глаз. – Он говорит правду?
– Чистую правду, – с удовольствием подтвердил тот. – Но как он тебя, а? Не в бровь, а в глаз! Я бы сказал, что из вас двоих он более заслуживает рыцарского звания.
Михаил Анатольевич коротко простонал и отвернулся. Баламут, немного поколебавшись, шагнул к нему и тронул за плечо.
– Извини. Расскажи мне все, – тихо попросил он. – Я – друг принцессы Май… шут и советник ее отца, Баламут Доркин. Можешь мне верить.
– Доркин? – Михаил Анатольевич вздрогнул и обернулся. – Она говорила о вас!
– Ну вот, видишь, – Доркин кое-как совладал с внезапным приливом чувств. – Где она… как ты встретился с нею?
Когда Овечкин закончил свой рассказ, Баламут был просто вне себя. Принцесса находилась совсем рядом, а он ничем не мог помочь! Толку от него, запертого в башне, было не больше, чем от Овечкина, а выйти отсюда не представлялось никакой возможности. Проклятая вещая птица знала, по ее уверениям, все, даже то, что еще только должно было произойти, но попробуй, заставь ее говорить! А чего хочет Хорас от принцессы – у Баламута не было никаких сомнений на этот счет. Впору биться головой об стенку… и Доркин, грызя кулаки, впал в угрюмое молчание.
Михаил же Анатольевич при виде отчаяния королевского шута ощутил страшную опустошенность. Он прислонился головой к стене и закрыл глаза. В душу медленно вползала глухая тоска. Он думал о принцессе – что с ней сейчас? – и думал о Никсе Маколее. Сможет ли молодой король пробиться сюда, в убежище Хораса? В силах ли он справиться с таким чудовищем? Черная сила Хораса ужасала. А они тут – его пленники…
Чатури, сидевший все это время, прикрыв крылом голову, и как будто дремавший, вдруг зашевелился и опустил крыло.
– Эй, вы, – сказал он противно-бодрым голосом. – Что приуныли?
– Отстань, вестник несчастий, – буркнул Баламут.
Овечкин поднял голову и посмотрел на птицу. Чатури подмигнул ему.
– Дураки говорят «отстань», а умные – да внимают! – провозгласил он насмешливо. – Что-то мне захотелось поделиться с вами своими знаниями… даже не знаю, почему.
– Да ну, – едко сказал Баламут. – Ужель ты чего-то не знаешь?
Чатури щелкнул клювом.
– Будешь издеваться – ничего не скажу.
– И не надо. Все твои знания, как я уже убедился, способны только добавить уныния, а отнюдь не развеять его.
– Что ж, таково их обычное свойство – умножать печали. Но я вообще-то обращался не к тебе. Ты, признаться, изрядно утомил меня, как собеседник, даже за такой короткий срок. Я желаю пообщаться с новеньким. Он, в отличие от некоторых, не кичится умом и обладает врожденной способностью к милосердию. Не так ли, Овечкин?
– Это вы обо мне? – удивился Михаил Анатольевич. – Простите, я не понял…
– Вот-вот, это я и имел в виду…
Баламут раздраженно фыркнул.
– Хочешь сказать что-то, так говори! А не то умолкни и дай поразмыслить в тишине и покое.
– Поразмыслить? Ужель ты всерьез надеешься до чего-то додуматься? Ну-ну. Я помолчу.
Чатури нахохлился и действительно умолк. Овечкин и Баламут некоторое время еще смотрели на него, ожидая продолжения, потом Доркин махнул рукой.
– Он с успехом мог бы занять мое место при дворе короля Фенвика. Я уже стал забывать, кто из нас шут на самом деле!
Чатури недовольно клекотнул, но сдержался и ничего не ответил на этот выпад. Тогда Баламут еще раз махнул рукой, улегся на пол и закрыл глаза.
– Я, пожалуй, посплю.
– Притворяется, – немедленно сообщил потолку чатури.
Михаил Анатольевич с надеждой вперил взгляд в вещую птицу.
– Я с удовольствием послушал бы вас, – робко сказал он. – Вы, наверное, хотели сказать что-то важное?
