Тут только Михаил Анатольевич вспомнил, что Басуржицкий говорил ему о сиделке и что он действительно видел вчера рядом с Еленой какую-то женщину.
– Извините, – сказал он краснея. – Я, видимо, был рассеян…
– Конечно, – ответила она, с любопытством разглядывая его.
– Я готов, – спохватился Овечкин. – Мне, собственно, сказали, что я должен зайти, но я как-то… замешкался.
Он сглотнул слюну. Уже прямо сейчас…
– Тогда пойдемте, – весело сказала Фируза, по-видимому забавляясь его смятением. – Не бойтесь, Елена не кусается…
Михаил Анатольевич вспыхнул. Слова сиделки прозвучали для него кощунством, и в нем разом проснулась подозрительность. Кто она такая, эта Фируза, вот бы знать! Еще одна жертва Басуржицкого или, не дай Бог, его пособница? Он должен быть осторожен… впрочем, на нее он, кажется, тоже произвел впечатление дурака. Вот и хорошо.
Утешившись таким образом, он вышел вслед за девушкой из комнаты и через несколько мгновений предстал перед героиней своих сегодняшних сновидений.
Странная метаморфоза произошла с ним в ту же секунду, как он увидел ее. Исчезли и робость, и смятение. Михаил Анатольевич сделался подтянут, почтителен, готов внимать и исполнять приказания, напрочь позабыв, что он – маленький, неуклюжий и ни на что не годный человечек. И это казалось ему совершенно естественным рядом с Еленой.
Она поздоровалась и, улыбаясь, напомнила о его обещании научиться играть в шахматы. И Михаил Анатольевич даже ответил на ее улыбку и вполне непринужденно сообщил о полной своей неспособности к этой игре, однако от обещания не отрекся. И была принесена доска, расставлены фигуры, и в течение получаса он честно пытался сдержать слово. Выяснилось, однако, что он не в состоянии даже запомнить, как именно ходит та или иная фигура, и в конце концов Овечкин, разведя руками, признал свое поражение, и Елена, посмеявшись, освободила его от обещания.
Атмосфера складывалась самая непринужденная. Михаил Анатольевич даже представить себе не мог, чтобы кто-нибудь всерьез воспринимал эту девушку как душевнобольную. Ничто – ни в облике ее, ни в поведении – не наводило на подобную мысль. Достоинство, с которым она держалась, лишь подчеркивало и усиливало обаяние ее красоты. Ум ее был отточен, как он может быть отточен лишь в общении с людьми, равными по образованию и положению в обществе. Образование же это и положение не вызывали никаких сомнений – по мысли Михаила Анатольевича, Елена могла быть дочерью только академика или международного дипломата.
Время до обеда они провели за игрой в карты и непринужденной беседой. Говорил, как ни странно, в основном, Овечкин. Вот когда ему пригодилась его начитанность. Он припомнил весьма кстати одну из недавно попавшихся ему в руки книг, с увлекательным приключенческим сюжетом, что дало им возможность побеседовать о мужестве и сообразительности некоторых людей, а заодно обсудить, встречаются ли еще такие люди в жизни или же они остались только в книгах. По мнению Елены, подобные люди еще встречались, и даже в изрядном количестве. Взгляд ее говорил при этом, что и Михаила Анатольевича она безусловно включает в ту же категорию. Возражать он не стал. Он готов был провести за разговорами с нею всю оставшуюся жизнь. Однако несправедливо было бы сказать, что он забыл об истинном положении вещей. Они были пленники и находились в тюрьме. Он только и ждал подходящего момента, чтобы заговорить об этом с Еленой, но ему мешала сиделка Фируза. Она все время держалась рядом, не отходя ни на шаг, а он все никак не мог составить о ней надлежащего мнения. Вроде бы, с одной стороны, она обращалась с Еленой совсем не как с пациенткой, уж скорее, отношения их связывали вполне дружеские. Но, с другой-то стороны, если она – помощница Басуржицкого, значит, она прекрасно знает, что Елена не сумасшедшая. Елена же, казалось, видела в ней близкого человека, которому можно доверять, шутила и смеялась с нею как ни в чем не бывало. Михаил Анатольевич колебался.
Пообедали они вместе, ибо хозяйка не выказала никакого желания расстаться с Михаилом Анатольевичем. После обеда секретарь Басуржицкого отпер двери, ведущие в оранжерею, и выпустил всех троих туда на прогулку.
Овечкин внимательно следил за лицами обеих женщин при появлении этого странного подростка. Он заметил, что Елена осталась спокойной, как всегда, и вовсе не обратила внимания на мальчика, словно он был не живой человек, а неодушевленная самодвижущаяся машина для обслуживания. На лице же Фирузы, более непосредственной особы, чем ее хозяйка, отразилась легкая брезгливость, и как показалось Овечкину, она поторопилась встать из-за стола, прежде чем секретарь, собирая посуду, подошел к ее обеденному прибору. Это слегка обнадеживало. Фируза ему, в общем-то, скорее нравилась. Да и лишний союзник никогда не помешает.
Однако заводить при ней разговор Михаил Анатольевич по-прежнему не решался. Поэтому он обрадовался, когда они остановились у фонтанчика в оранжерее и Елена вдруг обратилась к сиделке с просьбой принести какую-то книгу. Момент был вполне подходящий. Секретарь уже удалился через другую дверь из этого домашнего цветущего чуда, и они наконец, впервые за весь день, оказались с Еленой наедине. И впервые за весь этот день Михаил Анатольевич, приготовившись заговорить и заглянув в прекрасные карие глаза, неожиданно утратил дар речи. Ему вдруг показалось совершенно не важным то, что он собирался сказать. А больше сказать было нечего. Поэтому он стоял и молча смотрел ей в глаза, чувствуя себя, как в сегодняшнем сне, абсолютно легко и естественно, нисколько не тяготясь своим молчанием. Как будто так и надо было – стоять рядом с ней, любоваться ею и молчать. И только вопросительное выражение, появившееся в глазах девушки, заставило его очнуться.
– Скажите мне, пожалуйста, Елена, – начал он с места в карьер, торопясь успеть до возвращения сиделки, – ведь Басуржицкий – не муж вам, правда?
Елена вздрогнула.
– Разумеется, нет, – почти холодно ответила она.
Овечкин почему-то внутренне возликовал.
– Я так и думал! Он держит вас здесь силой?
Она немного помедлила с ответом, внимательно вглядываясь в Михаила Анатольевича.
– Да.
Короткое это слово, произнесенное тоном почти безразличным, всколыхнуло в душе Овечкина целую бурю эмоций.
– Но почему? – не сдержавшись, воскликнул он с негодованием. – Расскажите мне, ради Бога! Я готов приложить все усилия, чтобы… чтобы помочь вам!
Елена предостерегающе подняла руку, и он умолк, с волнением глядя на девушку.
– Вы, кажется, тоже являетесь здесь пленником, – спокойно сказала она. – Или я ошибаюсь, и вы пользуетесь каким-то особым доверием этого человека?
Овечкин изумился.
– Я?.. Вчера мне объявили, что я не имею права выходить из квартиры, пока не уволюсь! Я ничего не знал… меня наняли на работу, понимаете…
– Зачем вас наняли?
– Ухаживать за вами… простите…
Михаил Анатольевич густо покраснел и окончательно утратил самообладание.
