— Полторы тонны «крошинок», — плевал он в воду. — И еще хотят, чтобы мы работали круглосуточно! А вот им! — И непристойно выставлял согнутую в локте руку в сторону Белого дома.
Потом он принялся подозрительно всматриваться в лицо Скрябина.
— А ведь я тебя знаю! — сказал он, раздувая ноздри. — Мент? Налогаш?
— Ты поосторожнее, — сказал маленький сержант Жужига. — Это мой закадычный кореш!
— Тогда ладно, — сказал лейтенант. — Тогда извини!
Ага! Значит, фамилия того, кто спал в его постели, была Жужига, и он являлся сержантом из комитета губернской безопасности. Накануне он совершил какой-то подвиг, он даже рассказывал об этом, но Скрябин ничего из этих рассказов не помнил. Или президента губернии этот самый Жужига спас, или, наоборот, удачное покушение на него совершил, или террористов из «Белой группы» обезвредил.
Он налил в свое изобретение воды и принялся кипятить чай.
— А ты нехило живешь, — сказал сонный и совсем не удивленный происходящим сержант Жужига, бесшумно вошедший на кухню. — Ну, мы вчера дали! Что в самом конце-то было? Куда Краснюга с Малаховым делись?
Скрябин пожал плечами.
Лицо у Жужиги было пухлым и обиженным, словно у наплакавшегося ребенка. Он был в форменной рубашке без погон и форменных же кальсонах на больших белых пуговицах. Из-за этого его маленькие ступни в черных носках казались лапками диковинной птицы. Жужига, шаркая ногами по полу, подошел к столу, налил себе водки, выпил, понюхал указательный палец и посмотрел на хозяина квартиры веселыми слезящимися глазами.
— Я теперь твоей крышей буду, — сказал он. — Сами они, суки, азиатские шпионы. Ты, братишка, только скажи, я им всем матку выверну. У меня, брат, генералы по струнке ходят. Вот такой хороший человек тебе, брат, попался. Дай я тебя поцелую! Ты же самый мне близкий человек, ближе только жена или начальник. Если человек может похмелить в трудную минуту и деньгами поддержать, таких на руках надо носить, а не в шпионы его записывать! Я их сам всех в шпионы запишу и в особом совещании лично приговор вынесу!
— Да не шпион я, — устало сказал Скрябин. — Так, погулять вышел!
— Разойдись рука, раззудись плечо? — Гость понимающе подмигнул. — Честно говоря, тебя у нас от зависти метелили. Обидно мужикам стало. Тут сидишь, сидишь, целыми днями кипы протоколов допросов исписываешь, блин, все руки себе собьешь, дубинку иной раз поднять не в силах, и за то сущие гроши получаешь, а ты взял — и на волю! Туда ведь наши не добирались, там, говорят, добра немерено. Правильно в сказке говорилось, — загадочно заключил он. — Глазом все видишь, укусить не можешь.
Они попили чаю, поговорили о разных пустяках.
— Ты, говорят, вчера подвиг совершил? — поинтересовался Скрябин.
— Я у тебя поживу, — вместо ответа сказал Жужига. — С этими, блин, подвигами одни неприятности. Жена орет, теща шипит, тесть, падла, на рога поднять пытается — не дом, а зоопарк!
— Поживи, — равнодушно согласился Скрябин.
После случившегося накануне ему и в самом деле было уже все равно.
Жужига отдохнул немного, спросил у Скрябина иголку с нитками и принялся деловито пришивать к гражданскому пиджаку лейтенантские погоны. Пришил, полюбовался на свою работу и повесил пиджак на стул.
— Вот, блин, — печально вздохнул он. — Служишь, служишь, а кому? Каждый год власть меняется, дубинки все длиннее и тяжелее выдают, да еще лица приказали в шапочки прятать. Раньше-то мы гордо ходили, верили, что все правильно. А раз лицо прячешь, получается, ты вроде не по закону дубинкой машешь, оттого и боишься, чтобы не опознали.
Ближе к обеду они вышли из дома. На рекламной тумбе темнел свежий плакат.
«Отечество в опасности! — сообщал плакат. — Все на защиту демократических завоеваний нашей Революции! Спасем губернию — спасем страну!» А ниже угрюмо бычился стриженый браток в кожанке и с белым шарфом, небрежно перекинутым через плечо, смотрел пронзительно, и казалось, палец его с перстнем-печаткой упирался прямо в читателя: «А ты подписался на защиту своих завоеваний?»
— Осень скоро, — сказал Жужига. Подумал и хрипловато пропел: — Последняя осень.
Он поднял голову. Издалека — грозно и неотвратимо — на город накатывался тяжелый гул.
С востока летели самолеты.
— О, блин, — сказал Жужига. — Откуда это? Наши, что ли? — открыв от удивления и напряжения рот, он смотрел на приближающиеся самолеты. — Звезды красные на крыльях… Наши? Откуда?
Самолетов было много. Тяжело урча моторами, самолеты плыли над пустырями, прилегающими к городским окраинам, и из них выбрасывались бесчисленные парашютисты. Казалось, что небо пожелтело от вискозных куполов.
Китайская народная армия начала занимать освободившиеся территории.
— Ваши, ваши, — сказал Скрябин, опуская голову и уже представляя желтолицые и узкоглазые колонны, марширующие по улицам Царицына. — Скоро вновь светлое будущее станем строить. Не для себя, так для них.
— Хватит, настроились, — возразил Жужига, вытирая ладонью потное лицо.
— Будем, будем, — успокоил его Скрябин. — Их все-таки два миллиарда. Найдется кому заставить!
♦ ♦ ♦
— Поехали! — сказал Гагарин и включил микрофон.
— Земля! Земля! Как слышите? «Заря» — я «Кедр».
— Что за ерунда, — сказал дежурный по связи в далеком Центре управления полетами. — Какой еще «Кедр»?
И прикусил язык, вспомнив, что это был позывной первого космонавта.
— Системы работают нормально, — сказал Гагарин. — Попович далеко?
— Слушаю тебя, — сказал знакомый голос Павла. — Что еще за фокусы, Юра?
— Никаких фокусов, — Гагарин устроился удобнее, глядя, как медленно удаляется от «Селены» поблескивающий на солнце «Союз». — Я говорю, крепкое детище создал наш Сергей Павлович. Четверть века прошло, а все работает просто великолепно. Я иду к Луне!
— Не городи ерунды, — раздраженно сказал Попович. — Где ты находишься?
— На орбите, — с удовольствием сказал Гагарин, представляя, как вытягивается от его слов круглое лицо Павла.
— Как ты там оказался? — все еще недоверчиво спросил Попович.
— Попуткой, — генерал-лейтенант еще раз проверил команды, введенные им в управление кораблем.
— Ты сошел с ума, — растерянно сказал Попович.
— Ну нет, — Гагарин суеверно сплюнул через левое плечо. — Я сходил с ума, это верю. Но теперь я опять стал самим собой. Я иду к Луне, Паша!
— Отговаривать тебя, как я понимаю, поздно, — натянуто сказал Попович.
— Само собой, — сказал генерал-лейтенант. — Кстати, у меня есть заявление для прессы.
Выслушав заявление, Попович мрачно сказал:
