А у Александра Александровича Скрябина наоборот — только он расслабился. Только успокоился, тут к нему и постучал водитель с машины «Пицца на заказ». Сами понимаете, что такое «заказная» пицца, нормальные люди в таких машинах не ездят, нормальных людей в таких машинах возят.
Допрашивали его двое. Один, впрочем, — долговязый, с впалой грудью и редкой бородкой на вытянутом лице, одетый в мундир лейтенанта губернской безопасности, — в разговор вступал редко, потому что весь допрос жрал ножом тушенку из литровой стеклянной банки с изображением трех веселых поросят. Вопросы, которые он задавал, звучали невнятно, и приходилось вслушиваться, чтобы понять их суть. Второй — толстый коротко стриженный мужик в гражданке — на тушенку не отвлекался. Направив на Скрябина лампу, он задавал вопросы рубящим приказным тоном, иногда вставал за спиной допрашиваемого и отвешивал ему весомые подзатыльники.
— Что, бандитский прихвостень, не нравится? — спросил худой, облизывая нож.
— Давай, давай, бандитская харя, облегчай душу! — прогудел за спиной толстяк. — Думаешь, никто ничего не знает? Мы о тебе все знаем, сучок ломаный! Ну, что ты делал в Еглани? Что ты делал у атамана? Самогон пил?
— Библиотеку собирал, — сказал Скрябин, с отчаянием думая, что эти двое ему не поверят, он бы сам никогда не поверил, если бы ему бандит это объяснять стал. А кто он в глазах гэбэшников был? Бандит, самый настоящий бандит. В налетах участвовал? Чего же еще?
— Вот, смотри, — сказал лейтенант, вытирая нож о брюки и бросая его на стол. Вместо ножа он взял со стола какую-то бумагу. — Скрябин Александр Александрович… родился… крестился… ну, образование конечно… В качестве наемника в молодые годы участвовал в организации Бухарской республики на территории Узбекистана. Как наемник отличался жестокостью по отношению к мирным гражданам, участвовал в коллективном изнасиловании женщин из гарема Кудлай-хана. В дальнейшем выпустил книгу, в которой прославлял наемничество и действия так называемого миротворческого контингента в Республике Узбекистан. Показания зачитать, или пока так обойдемся?
— Ты не молчи! — угрожающе сказал толстый за спиной и посопел для наглядности. — Ты в глаза смотри, когда с тобой разговаривают! Я сказал — в глаза! — И он охватил щеки Скрябина, заставляя его смотреть на лейтенанта.
— В дальнейшем был завербован военной разведкой самопровозглашенной Бухарской республики и переброшен на территорию, контролируемую Союзом Взаимозависимых Государств, чтобы вести работу по развалу Союза. Было такое?
— Не было, — сказал Скрябин, заставляя себя смотреть в узкие мутные глаза лейтенанта. — Бухарская республика как раз и была одним из инициаторов образования СВГ. Вы же знаете!
— Молчи! — сказал толстый. Хватка его ослабла, одной рукой он принялся крутить ухо Скрябина. Было больно и обидно, что ему, сорокапятилетнему мужику, ухо, как какому-то юнцу, крутят.
— С целью проведения диверсионных операций на территории Царицынской губернской республики, — продолжал читать лейтенант, — бежал из города и вступил в так называемую Егланскую повстанческо-освободительную армию, который руководил небезызвестный Василий Степанович Лукашов, именующий себя Верховным правителем Еглани, а также батькой Лукашом. В составе различных бандитских соединений участвовал в ограблениях поездов и сел, расположенных на близлежащих территориях. Во время налетов проявлял ничем не объяснимую жестокость по отношению к мирному населению, занимался мародерством. Так, при нападении на село Голодовка по указанию Скрябина А. А. была сожжена хата крестьянина Потоцкого, вывезено пятьсот пятьдесят единиц различного рода печатной продукции. При нападении на деревню Юрзовка экспроприировано и вывезено в неизвестном направлении семьсот десять единиц печатной продукции. Ну, и так далее… — Лейтенант небрежно швырнул документ на стол. — Мразь, гад, азиатский шпион! Врежь ему, Вася, чтобы осознал, где находится!
Последующее Скрябин запомнил плохо.
Били его азартно, с хаканьем, с выкриками. Кажется, хотели, чтобы Скрябин признался в попытке отравления города по заданию афганских контрабандистов или экстремистов Южного Казахстана, в нарушениях правил рыболовства в дельте реки Волга и в поджоге санитарного дома на улице Тамерлана. Некоторое время Александр Александрович с тоской вспоминал деревенскую вдову Ангелину, понимая теперь, что в подполе или даже в сарае у нее ему было бы гораздо спокойнее и безопасней, а потом потерял сознание. Даже не от боли — от безумности бросаемых ему обвинений.
Пришел он в себя в пустом кабинете. Ни толстого, ни лейтенанта в кабинете не было. На столе стояла початая бутылка настоящей фирменной водки и вскрытая банка тушенки, из которой торчал нож с наборной рукоятью.
Скрябин посидел на полу, переждал, когда закончатся вертеться перед глазами огненные круги, прислушался к себе. Болело все.
Он осторожно поднялся, подошел к столу, на котором белели листки бумаги, с которой лейтенант зачитывал его прегрешения. Листы были девственно чистые и хранили отпечатки тонких жирных пальцев.
От банки пахло пряно и аппетитно. «Убьют!» — обреченно подумал Скрябин, но руки уже действовали помимо его воли. Он налил полстакана водки, залпом выпил ее, нанизал на нож волокнистый кусок аппетитно пахнущего мяса и, не жуя, проглотил его.
Палачи запаздывали.
После выпитой водки стало немного легче. Кряхтя, Скрябин поднялся и подошел к двери. Та была не заперта.
Коридор был пустынен и гулок, в нише стоял бюст Крошина, но кто-то, бывший в курсе новых веяний и не желавший опоздать на формируемый политический поезд, уже повернул его лицом к стене. Тошнотворно пахло анашой, словно он оказался в подъезде, где курили подростки.
Скрябин пошел по коридору, ожидая гневного оклика, быть может, даже выстрела в спину. Никто его не окликал, никто не стрелял ему в спину. Постепенно обретая смелость, Скрябин спустился по лестнице. В здании он не ориентировался, но легкий сквознячок подсказал ему путь к спасению.
Свернув за угол, он услышал голоса и стоны.
Вот ведь странная штука: любопытство сильнее страха почти во всех обстоятельствах. Знаешь же, что за дверью Фредди Крюгер в своей железной маске, а все равно что-то тянет тебя посмотреть на него.
Скрябин приоткрыл дверь.
В открывшемся просторном помещении, освещенном софитами, на медицинской кушетке сплетались два чугунных сильных тела, в которых всего было вдоволь. Тела размеренно и деловито двигались на кушетке. Да и вопли совсем не походили на крики истязуемых. Из-за софитов встал кто-то невидимый, по потолку и выбеленным стенам заметались многочисленные тени, и этот кто-то фальцетом поинтересовался:
— Почему сквозняк? Артистов, козлы, не бережете?
Скрябин торопливо прикрыл дверь и бросился бежать прочь по полуосвещенному коридору, в каждой темной нише которого таилась опасность.
Он толкнул внезапно выросшую перед ним резную деревянную дверь, обе створки ее стремительно разошлись, и Скрябин погрузился в черную холодную бездну, от которой пахло недавним дождем и свежим сургучом. Он барахтался беспомощно, а пустота засасывала его, пробовала на вкус, причмокивая и посасывая; пустота вглядывалась в его лицо, словно стараясь угадать, что чувствует Скрябин именно в этот момент; пустота жаждала его крови, и Скрябин ощутил бессилие перед происходящим. Он боролся и проиграл, сейчас он было беспомощным и невнятным, словно новорожденный щенок, которого вылизывает мать. «Я погиб», — подумал Скрябин, и от этой мысли ему вдруг стало томительно и сладостно, так сладостно и так томительно, что он не сдержал слез. Но глаза его уже привыкали к темноте, и через некоторое время стало не так страшно, потому что впереди открылось остекленное мрачное пространство с шорохами среди массивных прохладных колонн, впереди послышались голоса, а ноги ощутили подошвами скользкие мраморные ступени. Скрябин понял, что выбрался в вестибюль здания.
