— А вы уже опоздали, — благодушно сказал Скрябин. Ему было благостно и хорошо, как всегда бывает человеку, который, попав в неприятности, все-таки ухитряется перевести стрелки на кого-то другого. — У нас уже есть крыша. Вон они — в соседнем кабинете сидят!
Рослые парни в куртках с воплями возмущения ринулись в соседний кабинет, на ходу доставая пистолеты. В соседней комнате поднялся галдеж, слышен был резкий возмущенный голос Каршона, ему грубо возражал старший из братков, а остальные просто вторили им, отчего даже фраз отдельных разобрать невозможно было — так, скандальчик из незаказанных, какофоническая оркестровка для концерта со скрипкой.
Затем на мгновение наступила тишина, а потом в соседнем кабинете беспорядочно захлопали выстрелы. В ожидании, когда выяснение чужих отношений закончится, Скрябин принялся листать журнал «Свиноводство», оставленный на столе Иммануилом Каршоном. Глаз выхватил фразу из текста. «При правильном уходе, — гласила фраза, — свинка может за короткое время набрать значительный вес, а это, в свою очередь, после забоя обещает собственнику значительную прибыль». Последняя страница журнала, судя по всему, предназначалась детям. На ней был изображен игрушечный поезд из разноцветных вагончиков, в которых сидели розовые веселые свинки и распевали:
Нас везут на комбинат, комбинат!
Потребитель будет рад! Будет рад!
Дверь в кабинет Каршона открылась, и два туберкулезного вида комлитчика за руки и за ноги вынесли из кабинета первого братка. Кожаной куртки на нем не было. Следом на пороге появился Иммануил Каршон. Вид у него был потерянный.
— Уборщица в этом доме есть? — поинтересовался он и хрустнул длинными худыми пальцами. — Прибрать надо!
Остановился рядом со столом Скрябина, расстроенно вздохнул и пробормотал:
— Торопливые они у меня. Вот так люди иной раз и создают себе смертельных врагов — стрелять начинают, вместо того чтобы умные и содержательные беседы вести.
Глава третья
А ночью уже к Скрябину пришли.
В дверь постучали ближе к полуночи. Скрябин, позевывая, шел к двери и все гадал, кого это принесло так поздно? Оказалось, реквизиционную комиссию любороссов. Прямо в дверях они предъявили Скрябину ордер, подписанный председателем их фракции в губернском парламенте, и, прежде чем Скрябин пришел в себя, разбрелись по квартире, простукивая стены и подпарывая подушки и матрас на постели. Улов их был невелик — серебряная ложечка да двести пятьдесят «крошинок», отложенных на черный день. Разочарование членов комиссии можно было понять: любороссам в ближайшем будущем предстояла предвыборная борьба, на что требовались немалые деньги, а тут — всего двести пятьдесят «крошинок» — на три бутылки государственного самогона не хватит.
Плечистый и громоздкий от мышц реквизитор, которого остальные члены комиссии называли Гераклом, подошел к столу, бросил деньги и ложечку перед ведущим протокол председателем и вопросительно поднял брови:
— Нет, Гера, — сказал председатель. — Это даже лучше, чем мы ожидали!
Они вышли, грохоча тяжелыми подкованными армейскими «штукасами», слышно было, как они спускаются по лестнице, потом на площадке шестого этажа послышался длинный требовательный звонок, и стало ясно, что визит реквизиторов не был случайным, готовились, похоже, даже списки зажиточных жителей дома по подъездам составили.
Ночью Скрябин пил чай и валидол, и жалел, что в свое время, когда был помоложе, не уехал куда-нибудь подальше, к нормальным людям, которые если и боролись когда-нибудь, то не за абстрактные и оттого невнятные истины, а за обычную и достойную человека жизнь.
Когда-то распад страны на три десятка государств он воспринимал с душевной болью и громил в прессе допустивших его негодяев. Теперь по истечении полутора десятков лет пыл негодования стал меньше, теперь он понимал, что государство распадается не тогда, когда об этом договариваются правители, а тогда, когда к этим планам население страны относится со спокойным равнодушием, следуя нехитрым правилам, которые гласят, что, во-первых, плетью обуха не перешибешь и что, во-вторых, и это самое главное, лучшая хата — это та, которая с краю. Собственно, он и сам так в последние годы жил.
Утром на работе его ждал сюрприз.
Неистовые комлитовцы решили привлечь к общественной ответственности поэта Небозарова. Нет, в некоторых моментах Скрябин с комлитовцами был вполне согласен, вот и в случае с Небозаровым, которого Скрябин откровенно считал за графомана и конъюнктурщика, меры общественного воздействия не помещали бы, только б знать, во что они у комлитовцев выльются — в общественное порицание с занесение в личное дело или закончатся стенкой. От неистовых Виссарионов, рвущихся к руководству литературным процессом, можно было ожидать любых крайностей. Сам Скрябин считал, что общественное порицание, примененное к Небозарову, — мера недостаточная, но пуля в затылок, которую он вполне мог получить, была бы мерой чрезмерной. Правильнее было бы сослать Небозарова на остров Сарпинский годика на три, а еще лучше на четыре, лишив его чернил, бумаги или на худой конец компьютера.
— Ерунда, — авторитетно сказал ближе к обеду Каршон. — Наказание никогда не бывает чрезмерным. Тут дело в ином — литераторов у нас не хватает. Так что не волнуйтесь, никто ему вышки не даст. А вы что хотели? Вы его вирши в последнем выпуске «Губернских ведомостей» читали?
— Не читал, — признался Скрябин.
— И слава Богу, — успокоил его Каршон. — У творцов психика слабая, вполне могла не выдержать. Возись потом с вами, в чувство приводи. А вообще, для большинства суета — это бесцельная трата времени. Я во вторую гражданскую много читал. Я тогда при штабе седьмой армии состоял. Одно время мы в Балашове стояли, а там публичная библиотека отличнейшая, скажу вам, была. Почитал, почитал… Кнута Гамсуна, Джека Лондона, Достоевского, Алексея Толстого, Винниченко, Арцыбашева. А еще там были книги, теперь про них и не помнят, а тогда имена авторов на слуху были. Помню, роман Вербицкой «Горе ушедшим». Сюжет не перескажу, помню только, что там две сестры были — Вера да Маня. Муж у Веры — сущий зверь, а отравилась почему-то Маня. Была такая — Анна Map. Роман написала «Женщина на кресте». Прочитал. Ну, что сказать? Точно — на кресте. Героиня — мазохистка, муж — садист. Пакость сплошная, но если с точки зрения медицины судить — может, и интересно. Ну, Арцыбашев, конечно, его книг в библиотеке много было. У того, разумеется, как всегда, — студентик хочет изнасиловать девицу, та, естественно, этого не желает, отдалась литератору, понравилось, стала кокоткой, отдалась студенту и долго плевалась — не понравилось. Тоже мне, любовник, а еще в насильники целился! Ну, Елена Наградская с романом «Борьба микробов». Все вертится вокруг секса — богатая Ирина Ракитина спит с одним, потом ей нравится другой — он помоложе и в чреслах покрепче. Ну и, разумеется, есть в романе борьба микробов, переводящая роман в уголовный план. Эта Наградская одно время довольно известна была, дамские романчики пописывала, адюльтер воспевала. И кто ее сейчас помнит? Да никто. Забываются любые имена, попадание в литературу всегда немного случайно.
