– Нет, ты меня не одурачишь. – Он схватил ее за руку.
Габриэль вырвалась.
– А вот так не надо, – огрызнулась она. – Ты что, пьян? В жизни не слыхала такой чепухи.
– Пошли в мою комнату, – велел он. – Я не шучу.
Габриэль пожала плечами и, выключив свет в холле, последовала за ним.
– Я устала, – заявила она. – С десяти часов танцевала. Спать пойду.
Он втащил ее в комнату и захлопнул дверь.
– И как давно это продолжается?
– Что продолжается? – переспросила она. – К чему вся эта драма?
– Не смей мне так отвечать, – сказал он.
– Буду отвечать, как захочу, – огрызнулась она.
Он схватил ее за запястья:
– Почему ты позволила ему тебя поцеловать?
– Потому что мне нравится, – ответила она.
– А раньше он тебя целовал?
– Не-а. Я вообще с ним только сегодня познакомилась.
– Ты целовалась с мужчиной, с которым только что познакомилась?
– Да, дорогой.
– А другие мужчины целуют тебя?
– Да. Если они мне нравятся.
– В губы?
– Да, куда ж еще?
– Не играй со мной, – сказал он. – И как давно ты целуешься с мужчинами?
– О, дорогой, я правда не помню. Наверное, еще с войны.
– С парнями на танцах?
– Да.
– И это происходит всякий раз, когда ты куда-нибудь идешь?
– По-разному. Ну что ты ведешь себя как последний идиот! Я спать хочу.
– Позволяешь им только поцелуи или больше? – продолжал он.
– Что значит «больше»?
– Сама знаешь.
– О, да не сплю я с ними, если ты про это.
– Ждешь, что я тебе поверю?
– Ну да.
– А почему я должен тебе верить?
– Потому что я бы не стала тебе лгать, – ответила она. – Если мне будет кто-то нужен, я тебе скажу.
– Дрянь! – Джулиус сел и провел дрожащей рукой по губам.
Габриэль внимательно смотрела на него.
– А тебе-то что за дело до всего этого?
– И как мне теперь жить, если я не смогу тебе доверять ни днем ни ночью? – сказал он, будто не слыша ее.
– Хочешь строить из себя дурака, пожалуйста, мешать не буду, – сказала Габриэль, пожав плечами, а потом добавила: – Ты же знал, что это когда-нибудь случится. Мне почти двадцать пять, у меня своя жизнь.
– Нет, – медленно произнес он. – Не говори так. Ты – часть моей жизни!
– Не кричи, слуги услышат, – шикнула она, потом взяла сумочку со стола. – Я иду спать, все это меня уже порядком утомило. У тебя, наверное, был плохой день. Проспись, и станет лучше.
Она направилась к двери.
– Габриэль, – позвал он. – Габриэль…
Она обернулась и покачала головой:
– Нет.
Он мрачно смотрел на нее, грызя ногти и испытывая ненависть.
– Я запрещу тебе выходить из дома, – пригрозил он. – Будешь все время под присмотром, так чтобы ни с кем не оставалась наедине. Даже не пытайся меня одурачить, еще никому это не удавалось. Смотри у меня.
Какое-то мгновение она, прищурившись, глядела на него, съежившегося в халате, кусающего ногти, сгорбленного, с выпирающей над воротником шеей, взъерошенными седыми волосами.
– Знаешь, что с тобой такое? – бросила она. – Ты стареешь.
И вышла из комнаты.
Джулиус сидел в кресле, уставившись в закрытую дверь; сидел и ждал, застывший и онемевший, не чувствуя в себе сил добраться до постели; ему казалось, что из темноты на него смотрят лица, из углов доносится шепот и он больше не Джулиус Леви, а путник, который взобрался на вершину горы, и теперь ему предстоит спуститься в разверзшуюся внизу темноту. Белые облака уплыли, музыка в вышине смолкла, ворота заветного города закрылись. Сидя в одиночестве в своей комнате, он осознал, что его жизнь больше никогда не будет спокойной и радостной, его ждут страдания и днем и ночью. Все увиденное и услышанное сегодня вечером будет терзать его, повергая в невиданный доселе ужас, и не будет ему покоя, пока он не сокрушит и не скроет надежно в вечности свое собственное творение, ибо есть два пути: либо завладеть им навсегда, либо низвергнуть его туда, откуда оно явилось.
Последующие недели были ужасающе однообразны. Дни проходили чередой, и Джулиус ни на минуту не мог избавиться от овладевшего им горького отчаяния. Отныне он должен наблюдать, подстерегать и подслушивать, не гнушаясь никакими методами. Вскрывать над паром конверты с письмами, просматривать ее вещи, сидеть, затаившись, у приоткрытой двери, ходить крадучись ночью по коридору, прислушиваясь к звукам из ее комнаты.
Нет, ничего она от него не скроет и никуда не денется.
Светский сезон был в разгаре, Габриэль желала окунуться в гущу событий и предаваться всем тем же занятиям, что и до войны, только с еще большим размахом, ведь война кончилась, а Габриэль принадлежала к новому, молодому поколению. Что ж, пусть делает что хочет, но он будет с ней всюду. Он сопровождал ее на все без исключения светские мероприятия, скачки, празднества. Танцевал с ней ночи напролет, как бы ни было ненавистно ему это занятие, а находясь в конторе в Сити или на заседании парламента, каждую минуту знал, где она и что делает. Он требовал, чтобы Габриэль знакомила его со всеми своими друзьями, и, с первого же взгляда вычисляя неугодных, не позволял им к ней приближаться. Он сопровождал ее домой с вечеринок и провожал до комнаты, а потом подслушивал у двери. Соглашался оставить ее одну или отпустить куда-то, только когда был уверен в ее планах. Если она говорила, что идет в парикмахерскую, он звонил туда, чтобы убедиться, что это правда. А что, если по телефону ему солгали? Тогда он ехал в парикмахерскую и спрашивал: «Мисс Леви здесь? Я ее отец». Но и со всеми этими предосторожностями как он мог быть уверен? Как?
– Сегодня придут гости играть в бридж, – сообщила она ему в один из дней.
– Во сколько? – тут же поинтересовался Джулиус.
Он запомнил ответ, но так как сам не мог быть дома в это время, то звонил ей, откуда только мог, просил позвать ее к телефону, считал, через сколько секунд она возьмет трубку, пытался понять по голосу: не запыхалась ли, не удивлена ли?
– Кто с тобой? Сколько вас? До которого часа пробудут? Чем занимаетесь?
Потом хитро заявил, что его не будет дома до половины девятого, а сам незаметно вернулся в семь и, тихонько поднявшись наверх, распахнул дверь в комнату, где она, спокойная и невозмутимая, действительно играла с друзьями в бридж. Может, только для отвода глаз? Откуда ему знать?
