Джулиус пока еще оставался никому не известным молодым евреем, одним из «этих иностранцев», у которого где-то там, на улице Холборн, закусочная для клерков и посыльных. «Дайте мне десять лет, – думал он. – Десять или пятнадцать, и я опутаю Англию цепью, которую никто не сможет разорвать».
Джулиус забавлялся, как мальчик, который пускает в пруду свой первый кораблик, или стучит молоточком, сколачивая деревянную игрушку и напевая песенку, или пытается построить из кубиков башню поустойчивее. Жизнь была для него игрой, в которую играют с помощью ручки, листов бумаги и множества цифр, складывающихся в фунты, шиллинги и пенсы. А чтобы в ней выиграть, надо было успеть купить что-то прежде других и задешево, обвести остальных вокруг пальца, прийти к финишу первым, на долю секунды обогнав соперника. И во время этой гонки некогда останавливаться и хвалить себя, надо упорно и настойчиво стремиться к своей цели, как пущенная в небо стрела. Однажды, находясь в редком для него словоохотливом настроении, Джулиус показал Эльзе нарисованный на бумаге план – самодельную карту Лондона, где улицы и кварталы были обведены кружками, а некоторые районы помечены крестиками.
– Хочу здесь на Стрэнде кафе построить, – сказал он, указывая на карту. – Участок куплю через два года, там по соседней улочке пустят экипажи и повозки, чтобы разгрузить Черинг-кросс. Видишь красный крестик на Оксфорд-стрит? Сейчас там остановка зеленых омнибусов, а вот тут – целая галерея маленьких лавочек. Их нужно будет снести. А здесь, на юго-западе, в Кенсингтоне, продают дом почти задаром. Но он подождет несколько лет, я пока не готов. Сначала откроемся на Стрэнде.
Он стоял, засунув руку в карман и зажав в зубах сигарету. На глаза ему спадала прядь волос. Ни дать ни взять мальчишка, не может быть, чтобы он говорил все это всерьез.
– У тебя же нет таких денег, Джулиус, – медленно произнесла Эльза. – Ты разоришься, если ввяжешься в такое крупное дело. И помочь никто не сможет. Почему тебе одного кафе не хватает? Ведь со временем, если вести дела аккуратно, оно станет очень…
Он с любопытством взглянул на нее. Похоже, она так и не поняла, что уже сейчас холборнское кафе приносит очень много денег, что для сравнительно недавно открывшегося заведения годовая прибыль была просто огромной и что он может купить участок на Стрэнде хоть завтра, но лучше подождать подходящего момента. Здесь у него почти не было начальных расходов – и лавку Гранди, и примыкающие к ней дома он выкупил по самой низкой цене. Выгода задаром. Выгода задаром. А жил он ничем не лучше, чем тот старый пекарь: ничего не тратил, всю прибыль вкладывал в развитие кафе. Нет, Эльза ничего не должна заподозрить.
– Деньги я найду, – возразил он. – Даже если придется занять или украсть. Не забивай себе этим голову.
Глядя на ее озабоченное лицо, Джулиус вдруг подумал, что в последнее время она совсем не улыбалась и не веселилась, и вообще, она так изменилась после приезда в Лондон. Она больше не беспечный игривый котенок, который сворачивался клубочком у него на груди, а невзрачная серая кошка, которая сонно моргает глазами и уж точно не отличается умом. И почему она так изменилась? Вот бы рядом с ним был кто-то, кто разделял бы его энтузиазм, тоже смотрел в будущее и радовался его успеху, кто мыслил бы, как он, и легко воспринимал все новое. Разумная и понимающая женщина, которую не пугали бы его речи. А еще – образованная, воспитанная и здоровая. Да, самое главное, здоровая – чтобы кровь с молоком, и выносливая, и посмеяться умела бы. Что же произошло с Эльзой? Она стала ему неинтересна? Ему хотелось видеть ее прежнюю улыбку и слышать веселый щебет. А она как старая и пыльная одежда, забытая в темном шкафу.
– Купи себе какой-нибудь наряд, – вырвалось у него неожиданно. – Сегодня же, на цену не смотри, я плачу.
Вид у нее был изумленный и растерянный – она боялась, что он снова над ней смеется.
– Не хлопай ты глазами, – сказал он. – Я серьезно. Надоело, что ходишь такой простухой.
Потом ему было некогда думать о ней, и они увиделись только вечером. Эльза ждала его в гостиной, нервно ерзая на стуле и положив руки на колени. На ней было розовое платье в цветочек, с облегающим лифом и пышными, по последней моде, рукавами. На взбитых темных волосах, впервые за много лет завитых, красовалась шляпа с крупной розой. От волнения на ее щеках проступил румянец, а еще она робко отводила взгляд, будто они с Джулиусом незнакомы.
– Ничего себе, Мимитта, – начал он удивленно, не замечая, что называет ее прежним прозвищем. – Что это ты с собой сделала?
– Ты сердишься? – торопливо спросила она, а потом добавила тоном ребенка, который боится, что его будут ругать: – Ты же сам разрешил.
– Нет, не сержусь, – ответил он. – Ты не понимаешь, такой я и хотел тебя видеть, надо было и раньше так одеваться. – Он подхватил ее на руки и поставил на стул.
– Я тебе нравлюсь, то есть платье нравится? – спросила она, забыв о том, что он хозяин кафе, а она – никто, всего лишь гардеробщица. – Тебе нравится, Джулиус? Может, цвет не тот, и стоит оно ужасно дорого, но ты же сам велел не смотреть на цену. Я капнула духами на лиф, знаю, это расточительство, но тебе же всегда нравился аромат амбры – вот, понюхай. Мы раньше часто были такими, да ведь? Кажется, это было так давно. Побудь со мной немножко, обними меня, как раньше, положи голову мне на грудь, мне так хорошо, и у меня такое приятное и странное чувство. Джулиус, ну, Джулиус, я такая глупенькая, я сейчас, наверное, заплачу.
Он стоял молча, зарывшись лицом в ее платье. Да, это тот самый аромат из Алжира – волнующий, загадочный и сладкий, а Эльза такая теплая, чистенькая и хорошенькая: она снова стала той женщиной, девочкой, малышкой, которую хочется любить. Ну почему она не была такой все эти месяцы и годы? Что-то безвозвратно потеряно. Нет, это не его вина. На голову ему упала слеза – Эльза плакала. Он не понимал, что именно чувствует, знал только, что происходящее каким-то странным образом волнует и трогает его.
– Смешная ты, малышка, – сказал он и повторял эти слова снова и снова, больше для себя, чем для нее. – Смешная малышка.
Они были вместе в ту ночь, и в следующую, и после; Эльза с каждым днем хорошела и становилась все ближе к нему; ее счастье было похоже на последние, пьяняще-теплые деньки бабьего лета. Джулиус сказал, что ей не нужно больше работать, что с работой покончено, главное, чтобы она теперь всегда так выглядела и была с ним рядом. Никакой больше работы, порицаний, обидных слов, жалких чаевых за стойкой гардероба; теперь от нее требовалось лишь носить красивую одежду, заботиться о руках, быть отдохнувшей и улыбающейся, когда он приходил домой, и держаться на людях с достоинством. Она обещала себе выглядеть как можно лучше, чтобы он с гордостью выводил ее в свет и смотрел на нее с довольной улыбкой; она научится вести умные беседы и станет для него настоящей леди.
Они стали выходить куда-нибудь по вечерам. В один из дней он повел ее на спектакль в Лицеум
[31], и там они сидели в первом ряду балкона.
