Скудные умишки и мелкие душонки. Он быстро составил мнение о здешних жителях по обрывкам разговоров, доносившихся из-за дверей домов, на улицах, в пабах. Неповоротливые мужчины со скошенными подбородками и глупыми ухмылками… Они работали просто потому что так надо, и не помышляли о том, чтобы пробиться выше, а в часы досуга накачивались пивом да сидели, уставившись в газеты с таблицами скачек.
Женщины тоже бездельничали – выйдут на крыльцо, налягут на перила локтями и давай сплетничать с одними соседками о других, судачить о каком-нибудь пустяке, а потом еще разразятся безобразным визгливым смехом, потешаясь над каким-нибудь ребенком или псом. Он не понимал ни этот их английский юмор, ни отсутствие серьезной цели в жизни. Он сразу возненавидел этих людей. Ничего, он заставит их раскошелиться, а пока пусть сколько угодно насмехаются над ним, жадно пялятся на Эльзу, осуждающе поджимают губы, гордясь своей извращенной моралью.
Джулиус не ожидал такого подозрительного отношения к иностранцам. Работу оказалось найти труднее, чем он думал. Первая зима была исполнена тревог и разочарований. Эльза, все время простуженная, почти безвылазно сидела в мрачной каморке, а он бродил по улицам в поисках работы. Лавочники и торговцы один за другим отказывали юноше с острым носом и непонятным акцентом. «Приезжих не берем – слишком много их развелось, самим работы не хватает». Или: «Ты ведь еврей?» И после минутного колебания: «Нет у меня для тебя работы».
– Времена нынче трудные, – сказал ему один торговец. – Вряд ли что-нибудь найдешь. Да ты еще и иностранец к тому же. Чего ж ты в своей стране не остался?
Джулиус вежливо улыбался и пожимал плечами. Что толку объяснять, что у него нет родины. А еще, хоть он и не обращал внимания на холод – только поднимал повыше воротник да поглубже засовывал руки в карманы, – все же тот его донимал. На обеде удавалось сэкономить, отстояв вместе с бездомными очередь за бесплатной миской супа, но его давали слишком мало, да и Эльза сидела одна в каморке на Клиффорд-стрит, предпочитая голод холоду.
По вечерам он, напрягая зрение, при скудном свете газового рожка просматривал объявления в дешевой газетенке. Требовались клерки, счетоводы, помощники в банк – он бы с легкостью справился с такой работой, но иностранцу было бесполезно даже пытаться ее получить. Приходилось пролистывать дальше и смотреть объявления про подмастерьев, посыльных, жестянщиков, чистильщиков обуви – все, какие попадутся. Сидя в углу паба, он склонялся над грязной, засаленной газетой. Вопли и смех посетителей вызывали у него отвращение, но приходилось терпеть, потому что в прокуренном пабе было хотя бы тепло, а еще после выпивки было легче смотреть на бледное лицо Эльзы и врать ей, что дела идут хорошо.
Когда он поступил посыльным, уборщиком и разнорабочим к угрюмому Гранди – хозяину пекарни на улице Холборн, – то не сразу сказал об этом Эльзе, боясь упасть в ее глазах. Однажды она спросила, почему он уходит рано утром и возвращается поздно вечером, и он как можно небрежнее объяснил, что нашел отличную работу, связанную с продажей муки и выпечкой хлеба. Гордая его успехами, Эльза поинтересовалась, можно ли ей как-нибудь днем заглянуть к нему, но он сказал, что это далеко в Сити и одна она дорогу не найдет. Она предположила, что там, наверное, хорошо платят, а он ответил, что пока средне, но со временем будут платить много. Когда же она, радуясь, как ребенок, спросила, сколько это во франках, он лишь отмахнулся – мол, вот пристала.
Джулиус подметал хлебные крошки, открывал ставни, бегал туда-сюда с корзинами хлеба и стоял у печей, закатав рукава и обливаясь потом, сносил окрики и брань Гранди, отличавшегося прескверным характером из-за мучившего его ревматизма, и ни разу не проявил нетерпения и не вспылил, а кротко произносил подобострастное: «Да, мистер Гранди», «Нет, мистер Гранди», «Иду, сэр», «Чего изволите, мадам?» – думая при этом: «Ничего, это ненадолго, скоро все изменится, очень скоро…»
Он не обращал внимания на усталость и работал за троих, получал комиссионные за новых покупателей и процент с недельных заказов. Он обладал способностью смотреть далеко вперед, пусть его никто и не понимал. Улица Холборн – центральная, оживленная, со временем тут будет еще больше транспорта, недвижимость вырастет в цене. Лавка Гранди, где он тянет лямку за гроши, соседствует с другими лавками и домами, их можно выкупить, снести, построить что-то другое. Гранди уже старик, сына у него нет, и дело передать некому. Через год-два он с радостью продаст пекарню. Видеть, как твое дело ширится и растет как на дрожжах, раскидывает щупальца, завоевывая все больше пространства, увеличиваясь день за днем и год за годом; как маленькое предприятие вырастает в концерн, небольшая прибыль становится стабильным доходом, доход превращается в богатство, а богатство дарует тебе власть, – это ли не прекрасная мечта? Причем не такая уж несбыточная.
В душе Джулиус хранил восхитительную тайну – уверенность в том, что он нигде не пропадет. Секрет этот был подобен драгоценности, что носят за пазухой и украдкой поглаживают в темноте, согревая теплом своих рук. Нет, он никого не посвятит в свой блестящий план. Эти англичане – всего лишь пешки в его игре, а старый Гранди, вопящий: «Леви, поди сюда!» «Леви, сделай то, сделай это…» – похож на разъяренного индюка, что бегает туда-сюда в отведенном ему мирке.
«Все они – ничто и никто», – думал Джулиус. На тротуарах теснились люди, спеша домой после рабочего дня, по мостовой громыхали повозки, ползли омнибусы, запряженные уставшими лошадьми, забрызганные грязью экипажи с цоканьем проносились в сторону Вест-Энда с его яркими огнями и толпами театралов. Джулиус стоял посреди улицы, слушая грохот транспорта и звонкие крики мальчишек-почтальонов, разносящих вечерние газеты. Он в Лондоне, он стал его частью, но не подчинился ему. Однажды он завладеет этим городом и сделает с ним все, что ему вздумается.
– Ты со мной совсем не разговариваешь, – пожаловалась как-то Эльза, гладя его по плечу. – Приходишь с работы и сидишь молча, смотришь куда-то. О чем ты думаешь?
– Оставь меня в покое, а? – огрызнулся Джулиус.
Он распахнул окно жалкой каморки на Клиффорд-стрит, высунулся на улицу и застыл с поднятой к небу головой, будто слушал какую-то музыку, а по лицу его блуждала загадочная улыбка.
Какой же он у нее странный! Что там такого за окном? Бескрайние серые крыши с печными трубами, грохот экипажей, стук колес по мостовой, свистки поездов, крики играющих детей-кокни, заунывные звуки шарманки, бренчание фортепиано в доме напротив.
Порой от всего этого шума и убогости становилось так тяжело на сердце! Эльза закрывала глаза и вспоминала душистые запахи и звуки Касбы, амбру, пряности, пурпурные лепестки бугенвиллеи, которые ей уже никогда не держать в руках, и думала: «Что станется с нами? Зачем мы здесь?»
Порыв ветра загнал дым обратно в трубу, наполнил комнату холодом. Джулиус по-прежнему стоял у окна с закатанными рукавами и непокрытой головой, блуждая в мечтах. Эльза задрожала и закашляла, прижав ладонь к горлу.
– Закрой окно.
Он молчал, будто ждал чего-то, потом обернулся к ней, все так же странно улыбаясь, и позвал:
