— Т-ш-ш. — прижимает к себе, успокаивая. — Поехали, я отвезу тебя. — не отпуская рыдающую меня от себя ни на шаг, ведет к машине. Сажает в хорошо мне знакомого черного монстра, пристегивает и выезжает с парковки клуба.
— Куда едем? — поворачивается ко мне и стирает одной рукой слезы.
— Домой. Папа ждет, чтобы вместе поехать. — сорвавшимся голосом бормочу.
— Скоро будем, не переживай. — ободряюще, но как-то печально улыбается и прибавляет газу.
Не проходит и десяти минут, как телефон снова разрывается сигналом звонка. Закрывшись от внешнего мира потоком бесконечных мыслей, я даже вздрогнула от испуга.
— Да, пап. — боясь самого худшего, тихо спросила.
— Дочь, у бабушки резко снизились показатели, и мама упала в обморок. Я уже выехал. Возьми такси и тоже приезжай. Адрес сейчас кину сообщением, ладно? — почти уверенно произнес отец.
— Хорошо. — обреченно ответила и отключилась.
— Все в порядке? — в эту минуту Яр оставался для меня единственным оплотом трезвости.
— У бабушки сильно ухудшились показатели, и папа уже выехал. — устало откинулась на подголовник, думая, что делать дальше. — Яр, спасибо. Высади меня у метро, пожалуйста, я такси дальше вызову.
Рехнулась? — рыкнул. — Адрес. — мое же сознание не прекращало возвращаться вокруг наших с бабулей воспоминаний. — Ира, адрес, живо! — раздалось на всю машину.
— Троицк, больница РАН. — на автомате произнесла я, будто бы очнувшись.
— Молодец. — уже спокойнее ответил. — А-то так еще неизвестно, когда появилась бы возможность развернуться. — пояснил, пересекая двойную сплошную (хорошо, что, хотя бы дорога была полностью пустая).
— Тут же камеры. — делаю какое-то странное и никому не нужное заключение.
— По-моему, это точно не должно тебя волновать. — еще раз стирает ладонью мои слезы. Черт, откуда их столько? — Держи, — дает упаковку одноразовых платочков.
— Спасибо. — благодарно хлюпаю носом. Наверное, я сейчас выгляжу очень жалкой в его глазах. Отворачиваюсь к окну и, наплевав на всю свою гордость, силу и независимость, свернувшись в комочек, плачу.
Вот четырехлетняя я открываю дверь папиной машины и выбегаю, захватив букет цветов, прямо к бабуле в объятия. «Моя радость» — смеется она, а я целую морщинистую щеку.
Вот я чуть-чуть постарше: разбиваю коленку, и почему-то очень боюсь идти домой. Кажется, что будут ругать. Что-то здравое нашептывает, что все в порядке, ведь меня никогда за это не ругали. Но я упрямо стою перед дверью подъезда и боюсь заходить внутрь. Мне больно и очень страшно. Тут дверь открывает бабушка и сразу подлетает ко мне: она вынесла куртку потеплее, потому что похолодало. Но мы же дети — мы не чувствуем холода и усталости. «Ирочка, что с тобой?» — ее теплые сухие ладони стирают мои слезы нежно, с заботой. «Упала» — бормочу, а потом чуть ли не захлебываюсь в истерике, потому что вспоминаю, что очень боюсь. «Тише, моя хорошая» — успокаивает она меня и ведет домой промывать рану.
Мне семь, и я, насупившись, учу таблицу умножения. Бабушка терпеливо сидит рядом и помогает, хотя я уверена, ей хочется стукнуть меня чем-то тяжелым по лбу. «Ба, у меня не получается!» — обхватываю голову руками и взвываю. — «Не может не получиться, и ты должна это знать.» — гладит по голове и ставит передо мной чашку ее фирменного травяного чая и варенья из лесных ягод. «Делаем перерыв, а потом ты сходу все мне рассказываешь, договорились?»
Удивляюсь, как же я все расскажу, если сейчас постоянно путаюсь. Но варенье манит все сильнее, и я соглашаюсь. Странно, на бабушкин метод работает, поэтому я с первого же раза бегло рассказываю таблицу.
— Яр, — глухо произношу я, — что делать, если, если…? — закрываю лицо ладонями.
— Малыш, не думай об этом. — утешающе произнес.
— У нее уже был инфаркт полтора года назад, но тогда все обошлось. Мне страшно. Очень. — последние слова я практически проглотила.
— Осталось совсем немного. Уже подъезжаем. — сообщил с водительского сидения.
— Хорошо. — в очередной раз всхлипываю и тру дрожащие плечи. Прохлада в салоне отрезвляет, но холод окончательно загоняет в коматозное состояние.
— Приехали. — паркуется и выходит из машины, схватив с заднего сидения джинсовую куртку. Открывает дверь мне и протягивает руку. Принимаю ее и вылезаю из машины.
— Руки. — проносится над ухом. Словно послушную куклу, Яр закутывает меня в куртку и ведет в приемное.
— Ты пойдешь со мной? — цепляюсь за него, будто за последний шанс пережить эту ночь.
— Конечно. Я что, просто так прокатился? — прижимает меня еще сильнее к себе.
— Спасибо. — машу на себя, чтобы охладить заплаканное лицо. — Ты не должен был… — начинаю.
— Все потом, моя хорошая. Потом. Обещаю, мы с тобой еще успеем со всем разобраться. — целует в макушку, даря частичку спокойствия. Даже думать не хочу о рациональной стороне вопроса. То, что еще несколько часов назад мы видеть друг друга не хотели, сейчас не играет совершенно никакой роли. Сейчас мной управляют лишь эмоции. И им нужен Яр. Он и его непосредственное присутствие.
— Как фамилия бабушки? — не переставая придавать мне устойчивое положение, спрашивает.
— Вальковская.
Яр подходит к стойке ресепшена и узнает всю необходимую информацию. Кивнув медсестре, возвращается ко мне.
— Пойдем, нам на второй этаж.
Мы поднимаемся наверх, проходим по почти пустому коридору, где только в углу сидит мужчина лет сорока и истерично смеется. Ярослав открывает еще одну дверь, и мы застаем то, что разбило мою недолгую жизнь на «до» и «после».
До меня доносится лишь одно слово врача: «остановилось» и пронзительный вскрик моей мамы: «мама, нет!». Папа подхватывает ее и ведет к стульям. Я понимаю, что это конец, и начинаю оседать на пол. Если бы здесь не было Ярослава, то я бы точно упала в обморок.
— Тише, моя девочка, тише. — пару раз хлопает меня по щекам, возвращая более-менее не затуманенный взгляд. Берет меня на руки и в пару шагов преодолевает расстояние до стульев. Сажает на колени лицом к себе и крепко обнимает.
— Ба. — вою Яру в плечо, сжимая до побелевших костяшек пальцев футболку.
— Моя маленькая. — прижавшись губами к виску, укачивает словно ребенка.
— Не может быть. Этого просто не может быть! — истерично хриплю.
— Спасибо. — доносится будто бы фоном.
— Моя хорошая, выпей это. — одной рукой гладя меня по волосам, второй держит стакан с чем-то. — Это успокоительное. — поясняет, поднося лекарство ко рту. Я практически не чувствую горького вкуса. Кажется, прежде, чем я скатилась к полному безразличию, прошла целая вечность. Две женщины, мать и дочь, сидели, поддерживаемые лишь духом своих мужчин, и переживали смерть третьей из них. Той, что была матерью им обеим.
