Зомби кружился и корчился в пламени. Его тело было подобно фитилю свечи. Шатаясь, он шагнул к нам. Его пылающая рука потянулась ко мне. Ко мне.
Потом он медленно повалился в траву. Так падает срубленное дерево, еще борющееся за жизнь. Если можно так выразиться. Истребители продолжали держать наготове огнеметы, чтобы не дать твари ни малейшего шанса. Мне не в чем было их упрекнуть.
Когда-то это был некромант. Эта туша, которую медленно пожирал огонь, была при жизни тем же, что и я. Стану ли я чудовищем, если меня кто-нибудь оживит? Лучше не выяснять. В завещании я просила кремировать труп, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь оживил меня и надавал оплеух. Теперь у меня появилась другая причина настаивать на этом в своем завещании. Проклятие. Одной было вполне достаточно.
Я смотрела, как чернеет и съеживается плоть, как трескается и начинает слезать кожа, как кости рассыпаются мириадами искр и исчезают в огне.
И, глядя, как умирает зомби, я дала себе клятву. Доминга Сальвадор должна гореть в аду за содеянное. Есть во вселенной огонь, который не угасает. И в этом пламени струя огнемета покажется ей маленьким неудобством. Она будет гореть вечно, но даже этот срок казался мне слишком коротким.
33
Я лежала на спине в комнате охраны. Белая занавеска скрывала меня от любопытных глаз. Голоса с другой стороны занавески были громкими и враждебными. Мне нравилась моя занавеска. Подушка была плоской, стол для допросов — жестким. Я чувствовала себя замечательно. Было больно глотать. Было больно сделать даже маленький вдох. Но дыхание необходимо. Я была счастлива, что способна хоть как-то дышать.
Я лежала очень спокойно. Делала то, что мне было велено. Лежала и слушала свое дыхание, биение своего сердца. После того как чудом избежишь смерти, начинаешь испытывать повышенный интерес к собственному телу. Замечаешь то, на что обычно не обращаешь внимания. Я чувствовала, как бежит кровь по венам, и могла попробовать на вкус свой размеренный, четкий Я пульс. Он перекатывался у меня во рту, как леденец. Я была жива. Зомби был мертв. Доминга Сальвадор — в тюрьме. Жизнь была прекрасна.
Дольф откинул занавеску и вновь задернул ее за собой, как закрывают за собой дверь, входя в комнату. Мы притворялись, что нам доступно уединение, даже при том, что могли видеть ноги тех, кто проходил мимо занавески.
Я улыбнулась Дольфу. Он улыбнулся в ответ:
— Рад видеть тебя в добром здравии.
— Не знаю насчет «доброго», — сказала я. Мой голос был хриплым. Я откашлялась, чтобы придать ему мелодичности, но это не помогло.
— Что говорят врачи насчет твоего голоса? — спросил Дольф.
— Я временно стала тенором. — Я взглянула на него и добавила: — Но это пройдет.
— Хорошо.
— Как Бурк? — спросила я.
— Царапины, ничего серьезного.
Я так и подумала, увидев его вчера ночью, но всегда неплохо удостовериться.
— А Робертс?
— Она будет жить.
— Но она не останется инвалидом? — Говорить было больно.
— Не останется. Ки тоже был ранен в руку. Ты не знала?
Я хотела покачать головой, но сразу же передумала. Это тоже было больно.
— Я не заметила.
— Просто пара царапин. Он быстро поправится. — Дольф погрузил руки в карманы штанов. — Мы потеряли трех офицеров. Еще один ранен тяжелее, чем Робертс, но выкарабкается.
Я посмотрела на него.
— Это моя вина.
Дольф нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Я должна была догадаться. — Я снова закашлялась. — Это был не обычный зомби.
— Это был зомби, Анита. Ты оказалась права. И именно ты сообразила, что он прячется в одном из этих чертовых мусорных баков. — Он усмехнулся. — И ты едва не погибла, пока не убила его. Я думаю, ты сделала свою часть работы.
— Я его не убила. Это сделали истребители. — Произносить длинные слова было куда больнее, чем короткие.
— Ты помнишь, что было после того, как ты начала задыхаться?
— Нет.
— Ты выпустила ему в рожу всю обойму. Вышибла из его проклятой башки все остатки мозгов. А потом потеряла сознание. Я думал, что ты уже на том свете. О Боже. — Он покачал головой. — Никогда больше так со мной не шути.
Я улыбнулась:
— Постараюсь.
— Когда его мозги вылетели наружу, он поднялся. Благодаря тебе он уже не мог сопротивляться.
Вошел Зебровски. Он не дал себе труда задвинуть за собой занавеску, и я увидела мальчика с окровавленной рукой, который плакал, уткнувшись в плечо какой-то женщины. Дольф закрыл занавеску. Держу пари, Зебровски из тех людей, которые никогда не задвигают до конца ящики стола.
— Они все еще извлекают пули из трупа. И каждая пуля — твоя, Блейк.
Я просто молча на него смотрела.
— Ты настоящий Стреляный Калач, Блейк.
— Кто-то из вас должен им быть, Зебров… — Я не смогла до конца произнести его имя. Слишком больно.
— Тебе больно? — спросил Дольф.
Я осторожно кивнула.
— Врачи уже вкололи мне болеутоляющее. И сделали укол от столбняка.
— На твоей бледной шейке расцветает ожерелье маленьких синячков, — сказал Зебровски.
— Поэтично, — похвалила я.
Он пожал плечами.
— Я пойду посмотрю, как там другие раненые, а потом прикажу кому-нибудь отвезти тебя домой, — сказал Дольф.
— Спасибо.
— Вряд ли ты сейчас способна передвигаться самостоятельно.
Наверное, он был прав. Я смахивала на кучку дерьма — но это была очень счастливая кучка. Мы сделали это. Мы разгадали преступление, и виновник отправлен в тюрьму. Гип-гип ура.
Вернулся врач с болеутоляющими таблетками. Он поглядел на двух полицейских.
— Ну-с. — Он вручил мне флакончик с тремя пилюлями. — В первые два дня вам это пригодится. На вашем месте я бы посидел дома. — Он посмотрел на Дольфа. — Вы слышали это, босс?
Дольф нахмурился.
— Я не ее босс.
— Но вы же тут главный? — спросил врач. Дольф кивнул. — Тогда…
— Я у них временно, — перебила я.
— Временно?
— Можно сказать, что мы позаимствовали ее из другого отдела, — вставил Зебровски.
Доктор кивнул.
— В таком случае скажите ее начальнику, чтобы завтра предоставил ей выходной. Физически она пострадала меньше других, но ей пришлось пережить сильнейшее потрясение. Ей чрезвычайно повезло, что она не получила тяжелых ранений.
— У нее нет начальника, — сказал Зебровски, — но мы сообщим ее боссу. — Он усмехнулся.
