— Там в свертке — часы, «Леонтий Шихман. Царицын нВ». На крышке, с внутренней стороны — даты. Миша говорил — вы поймете — что за даты. Не поймете — спросите у вашей матери. Как она, кстати?
— Спасибо, неплохо.
— Передавайте привет!
10
В семидесятые годы я прочитала о том, будто Арно Брекер помогал Пикассо с документами для евреев. Точнее — пользуясь своим влиянием, оформлял нужные документы по представленному Пикассо списку. Правда, не только для евреев. Для деятелей Сопротивления тоже.
Пикассо к тому времени уже умер. Никто, как помнится, Брекеру не возражал — помогал так помогал, тем более что в Париже, кроме Брекера, практически не было больше никого, кто бы мог безнаказанно провернуть такое дело. Главное — в подобных масштабах.
Поэтому получалось, что Брекер документы сделал и для меня, и благодаря ему меня отпустили из Дранси. Не отвезли, скажем, в Освенцим. И я должна быть ему благодарна до гробовой доски. Какие-то выжившие евреи, которых, как и меня, не отправили на смерть, даже опубликовали прочувствованные письма своему спасителю. Отпущенных было очень мало. Единицы. Я в их числе.
Мне предлагали написать свое письмо во славу Брекера или присоединиться к какому-нибудь из уже написанных. Я отказалась. Предлагавшая, ширококостная, страдающая одышкой женщина, сказала, что я неблагодарная. С этим я согласилась. Благодарности от меня не дождешься. К тому же все эти знаменитости, скульпторы, художники, писатели, поэты, сами разберутся со своими заслугами, мнимыми или явными, со своими подлостями, явными или мнимыми. Если бы это было письмо в защиту какого-нибудь французского полицейского, который сам, по собственной инициативе, давал евреям возможность скрыться, но был потом арестован просто как участвовавший в коллективном преступлении, я бы и сама написала и подписала бы чужое письмо. В его защиту.
Но мне такие полицейские неизвестны. По мне — таких и не было. Все они были гадкими подонками. Уничтожение евреев или, что стократно хуже, участие в уничтожении, им в вину не ставилось. Подумаешь! Какие-то ландау да биренбоймы! Они снова расплодятся, как крысы, с которыми безуспешно воюет мой московский племянник. Он говорит, что гарантирует успех. Гарантировать можно все что угодно. Только в случае с крысами гарантии бесполезны. Они всю мою долгую жизнь снуют вокруг. Я их хорошо изучила.
Все же нельзя не признать, что французская полиция, одной из задач которой была доставка евреев в Дранси для последующей депортации в лагеря смерти, работала надежно. Кто попадал в ее лапы, вырваться уже не мог. Разве что за большую взятку, но полиция взяток в святом вопросе окончательного решения обычно не брала. Они боялись. Над ними стояли такие люди, как Бруннер. Лучший и надежнейший сотрудник Эйхмана. Мне очень повезло, что я оказалась в Дранси до того, как он стал там комендантом. Думаю, он бы выполнил просьбу Ганси, но написал бы рапорт. По сути дела — донос. Во всяком случае, непосредственному начальнику сообщил бы обязательно. Они бы это использовали против Ганси. Они друг друга жрали. Поразительные подонки. И меня, отпущенную, нашли бы и вернули. У Бруннера были железные челюсти. И нюх. Меня бы он вынюхал и перекусил бы легко.
После прочувствованных писем евреев кто-то усомнился в заслугах Брекера. Обычное дело — когда человека хвалят, благодарят, обязательно найдется другой, кто скажет или напишет — тот, кого вы превозносите, на самом деле дрянь. Дерьмо. Была одна статья, в которой говорилось, что Брекер вовсе не был для нацистов попутчиком — так его определили после войны, — попутчиком, заплатившим штраф в жалкие сто марок. Мол, он был нацистом идейным. Брекер пытался с автором той статьи спорить. Как помнится — подавал в суд. Но для меня никаких доказательств не требуется — достаточно посмотреть на его работы.
Он в самом деле был идейным. Просто его идея была чуть шире, чем у прочих нацистов. Их тупость и примитивность Брекер оформлял эстетически. Придавал им художественность. Так писали в статье, в которой подвергались сомнению брекеровские заслуги. Тем более что я видела, как он работал над скульптурой «Солдат Рейха», или как там она должна была называться — «Арийский страж» или «Тысячелетний», — точнее, как делал для этой скульптуры наброски и лепил эскизы, если я правильно это называю.
Забавно, что арийца, солдата фюрера, Брекер рисовал и лепил с русского, москвича, убежавшего из германского плена и скрывавшегося в Париже. С него же он делал факелоносцев, которые якобы так нравились его фюреру. Более арийских, таких внешне безжалостных и суровых черт, как у того русского, я ни у кого больше не встречала. И такого удивительного цвета волос. Спелая рожь. Хотя я, держа в руках колосья, не отличу рожь от пшеницы или овса. И еще — таких светло-голубых глаз. И такой фигуры, которую в наши дни получают всякими упражнениями и лекарствами. А тот русский только ходил — по его признанию, — зимой на каток, летом играл в волейбол и греб на маленькой лодочке, катая по протекающей в Москве реке девушек. Вчерашний школьник. Неплохо говоривший, благодаря школьной учительнице-немке, на языке Гете, Геринга, Гельдерлина, Геббельса. Ставший любовником и содержанцем знаменитой французской модельерши, годившейся ему в матери. Даже — в бабушки, я думаю.
Этот русский мог быть жив еще лет десять — пятнадцать тому назад. Я написала племяннику в Москву, сообщила имя, приметы, все, что знала. Просто наудачу, совершенно не веря в то, что племянник найдет брекеровского натурщика. Зная, что творилось в России. Лагеря, расстрелы тех, кто был в плену, из плена имел глупость вернуться к родному очагу. Я читала несколько книг про Сталина и сталинское время, не помню уже авторов, там описывается чужая мне страна и чужие мне люди — нелепая случайность, что там теперь живут мой племянник, его мать, мои внучатые племянники, — я никогда не жила в этой стране, даже родилась в другой, но очень переживала, читая те книги, долго находилась под впечатлением.
На меня почему-то больше всего повлияло то, что в одной из книг описывался лагерь, куда Сталин посылал жен тех, кого он объявлял врагами народа, где охрана отбирала для себя наложниц, а несогласных оставляли без одежды в загонах для овец, на ледяном ветру, а через пару сотен страниц в той книге было про то, что даже Гитлер отказался от мобилизации немецких женщин, ближе к концу войны; он объяснял это своим долгом как фюрера оградить их по возможности от тягот. У меня тогда появилась мысль, что нацисты, убивая евреев — помню, Игнацы поправил меня, мол, не только евреев, еще цыган и несчастных психических больных, — просто стремились в свое нацистское будущее. Эту мысль я попробую когда-нибудь обрисовать поподробнее, но насчет того, что психические больные несчастные, я бы не согласилась — единственное их несчастье, да и то не у всех, в том, что они не могут себя обеспечивать и за собой ухаживать, — а в остальном быть сумасшедшим несомненное счастье. Нормальный же человек должен подвинуться умом после того, как прочтет про голых женщин в загонах для овец. Или тем более будет этому свидетелем.
Оказалось — у племянника были связи и возможности. Его бывшая жена, мать моих внучатых племянников, журналистка, ее новый муж вообще какой-то главный редактор, вхожий в близкий круг русского президента, сопровождавший его во время визита во Францию, крупный, представительный, в очках. К представительным, тем более — в очках, мое доверие с годами возросло, субтильные, зоркие стали мне подозрительны.
