После водки мне хотелось как-то закусить, но мне налили только кофе, и Ольга сказала, что, по ее данным, Потехина вместе еще с двумя «афганцами» держат в принадлежащем Красному Кресту доме и собираются передать КГБ. Дальнейшее уже известно — через какую-нибудь тихую и мирную страну их вывезут в Союз и отдадут под трибунал. Только ни Потехин, ни двое других об этом еще не знают. Трибунал будет для них сюрпризом.
— Надо им об этом сказать, — предложил я. — Надо с ними связаться и сказать. Где этот дом? Я могу поехать.
— Им уже промыли мозги. Сыграли на их желании вернуться. Они могут отказаться вас слушать. И потом я уверена, что возле дома дежурят люди КГБ.
— Но мы же не в Союзе! Здесь есть полиция. Надо обратиться…
— Вы давно переехали сюда? Вы сюда женились? — спросила мать Ольги.
— Я не переезжал и не женился. У меня есть жена в Москве. Я приехал в гости к тете.
— И давно? Давно вы приехали?
— Позавчера.
Ольга и ее мать обменялись многозначительными взглядами.
— Но с этим что-то надо делать! — сказал я.
Дочь Ольги смотрела на меня с улыбкой. Таких красавиц я еще никогда не видел.
— А чем вы занимаетесь в Москве? — спросила мать Ольги. — Учитесь?
— Нет, работаю в санэпидемстанции. Пищевой отдел. Собираюсь открыть фирму по дератизации.
— Что-что?
— Борьба с крысами. Дератизация. Уникальная методика. Такой нет больше ни у кого. Крысиные волки. Стопроцентная гарантия.
Мать Ольги брезгливо скривила рот.
— Что значит «крысиные волки»? — спросила дочь Ольги. — И гарантия? Откуда? Почему?
Я рассказал о своих волках, о том, что после того, как волки проходят по крысиным ходам, прочие крысы больше никогда не возвращаются, они чувствуют, что здесь был волк, их охватывает ужас, настоящий крысиный ужас. Мой рассказ произвел впечатление. Три женщины смотрели на меня в молчании. Три красивые, очень красивые женщины. В тот день я встречал только таких. Это был особенный день.
— Поэтому вы не боитесь? — нарушила молчание мать Ольги. — Потому что выращиваете крысиных волков?
— Не боюсь чего?
— Ехать в этот дом Красного Креста, рискуя встретить сотрудников кагэбэ. Ведь вам придется возвращаться. В Москву. Ведь вы живете в Москве? Вы говорили — у вас жена. Ребенок! Есть ребенок? Ну вот! И теперь представьте — вы подходите к дому одновременно с ними…
— Со своей женой и ребенком? — дочь Ольги смотрела на бабушку так, что нельзя было понять — она шутит или всерьез. Не каждой красивой женщине это дано. Не каждой.
— Одновременно с сотрудниками кагэбэ, Люся! Прекрати! Это все очень серьезно!
Но красавица Люся залилась счастливым смехом: это все серьезно? какая чепуха!
А ведь так все и случилось! Только Дерябин был один, заносчив и сразу полез в бутылку — мол, кто вы такие? что надо? — я все понимал, без перевода, у этого говнюка все было написано на затертой, незапоминающейся, правильной, симметричной физиономии. И как мне было не дать ему с правой?
8
Комендант крепости, Зимберг, начал с обещаний сгноить и запороть, уточнил, что Государь император уполномочил его и на исключительные меры: здесь, в Шлиссельбурге, он, Вильгельм Гансович, и обвинитель, и судия, и палач. Длинным пальцем Зимберг указал на стены, за которыми текла Нева: мол, никто о вас и не вспомнит, каторжники: тело — в мешок, к ногам — чугунную гирю, воды речные примут с готовностью, опуститесь на дно; там, успокоенные навечно, такие, как вы, инсургенты, которых еще не до костей объели рыбы, вас ждут не дождутся.
Слово «инсургенты» Зимбергу нравилось особо, употреблено было еще дважды, когда говорил о распорядке и об обязательных работах, но речь его высокоблагородие произносил перед новоприбывшими каторжниками, всеми, как один, уголовными. Только Андрей, стоявший во второй шеренге, был политическим, его смертная казнь была заменена при конфирмации приговора генерал-губернатором Зиновьевым вечной каторгой, Андрею секретарь суда сказал, что генерал-губернатор был поражен тем, как Андрей изложил просьбу о помиловании, тремя словами «Прошу сохранить жизнь», посередине большого белого листа бумаги, что генерал-губернатор спросил у секретаря, приехавшего получить утвержденные смертные приговоры, зачем жизнь человеку, отнимающему ее у других, но ответ не стал слушать, махнул рукой, сказал, что пусть секретарь напишет в решении, что раз уж вышел Высочайший указ вешать только по достижении двадцати одного года, нарушаемый к глубочайшему прискорбию, то пусть уж в случае этого Каморовича указ нарушен не будет, а просидит Каморович до конца своих дней в каменном мешке.
Халат Андрея был насквозь мокрым. Солнце протискивалось сквозь плотные, низко висящие облака, Андрей подставлял ему лицо, переступал с ноги на ногу. Воротник натер шею. Кандалы звякнули. Из оставшегося короткого, обрезанного валенка пузырясь выдавливалась вода.
Зимберг услышал звон, заметил движение, крикнул: «Эй, ты! Шею тянешь? Ты! Ты! Рыжий! В петлю хочешь? Сгною! Запорю!» Ротмистр, желавший дотемна вернуться в Петербург, наклонился к Зимбергу. «Что? — Зимберг изображал глуховатого. — Политический? Почему с уголовными? А? Понимаю, понимаю, благодарю…» и продолжил напутствующую каторжников речь.
Андрей стал бы вечником без изъятия у Франка, артельщика стеклянного завода. Одним эксом больше, одним меньше, петля или вечная каторга были ему обеспечены. Рано или поздно Андрея бы опознали, яркий блондин, почти синие глаза, внешность запоминающаяся, приметы были разосланы, с добавлением о походке, резкой, своевольной, и о легкой, но все-таки заметной хромоте: пролетка, в которой сидела Адель, на Казанской улице, когда Андрей забрасывал в пролетку баул с деньгами, задним колесом проехала по левой ноге, вся ступня стала синей, при ходьбе нога как бы сама собой чуть выворачивалась вовне.
В контору Франка раз в две недели поступала большая сумма. Об этом сообщил Виноградов. Андрей удивлялся — как Иван находил то, что нужно? Откуда узнавал? Сначала поверенный в делах Кульман, потом — артельщик Франк.
Андрей тогда вернулся к Прейсу, на напилочную фабрику, ночным уборщиком, добрый Прейс специально для него придумал эту должность, но платил совсем немного. Андрей жил в маленькой комнатке в Озерках, в доме на углу Варваринской и Елизаветинской, никуда, кроме как на фабрику и в лавку, не ходил, а шел из лавки и увидел Виноградова. Котелок, тросточка, темно-красные ботинки. Виноградов сказал, что встретил на Васильевском старшего мастера с фабрики, похвалившегося чистотой, сказавшего, что ночной уборщик, совсем молодой, хромоватый, рыжий, соскоблил все масляные пятна со въевшейся в них металлической стружкой, и Виноградов сразу подумал про Андрея. Ответ на вопрос — откуда он знает старшего мастера? — Виноградов заболтал, угостил пивом, не в озерковской распивочной, отвез в хорошую пивную. Андрей был очень рад увидеть, впервые за долгое время, знакомое лицо, не стал настаивать на ответе о старшем мастере, но спросил — откуда все? Несколько удачных эксов на Кавказе, так ответил Иван, и сказал, что Кульман должен вот-вот получить крупную сумму от своих доверителей.
