Тут она поняла, что зашла в тупик. Усыпанное звездами небо вдруг показалось ей холодным и мертвым: всего лишь продуктом механического, бесчувственного взаимодействия молекул и частиц, которое продолжится до конца времен – независимо от того, будет ли Лира жить, и есть ли у людей сознание. Огромная, безмолвная, безразличная, совершенно бессмысленная пустота.
«Сюда меня завел разум», – сказала себе Лира. Она поставила разум превыше всего, и вот результат: никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной.
«Но человек не должен верить только в то, что делает его счастливым, – подумала она. – Верить нужно в то, что соответствует действительности. Верить нужно в истину. Если мы от этого несчастны – что ж, это, конечно, плохо, но разум тут не виноват. Как мы отличаем истину от лжи? Истина осмысленна. И она экономнее, чем ложь. Это бритва Оккама: все на свете стремится к простоте; и если существует объяснение, позволяющее не принимать в расчет эмоции и воображение, то, скорее всего, оно и будет самым точным».
Но тут Лира вспомнила, что говорили цыгане. Вмещай, а не отбрасывай. Учитывай контекст. Принимай во внимание всё.
Это воспоминание зажгло в ней крохотную искорку надежды. «Когда я поверила в болотные огни, их стало больше, – подумала она. – Это что, иллюзия? Неужели я убедила саму себя, что вижу их? И что рационального было в том, чтобы поднести сладкий красный плод к губам Уилла в той залитой солнцем рощице, заново разыгрывая историю первой любви Мэри Мэлоун? И способен ли разум сам по себе создать поэму, симфонию или картину? Если рациональный взгляд не видит вещей вроде тайного содружества, это не значит, что их не существует. Просто рациональный взгляд ограничен. Смотреть на подобные вещи глазами разума – все равно что пытаться взвесить что-нибудь при помощи микроскопа. Это неподходящий инструмент. Измерить мир недостаточно – нужно дать волю воображению…
Но тут Лира вспомнила, что сказал Пан о ее воображении, и как будто вновь увидела ту жестокую записку, которую он оставил ей в «Форели». Пан ушел искать то, чего она лишилась.
Ну а Пыль? Ей-то какое место отведено во всей этой картине? Или это просто метафора? Или же часть тайного содружества? Да, кстати, а горящий голландец? Что сказал бы разум насчет него? С точки зрения разума такого существа быть не может. Это галлюцинация или сон. Ничего этого не было…
Но задуматься об этом всерьез она не успела. Паром натолкнулся на какую-то преграду, и Лира ощутила толчок едва ли не раньше, чем раздался лязг и скрежет рвущегося металла. Моторы взвыли, а рулевой тотчас просигналил «полный назад!». Паром затрясся, неуклюже накренился вбок, точно лошадь, отказывающая прыгать через преграду, а за шумом винта, бешено взбивавшего воду, Лира расслышала что-то еще. Это были человеческие голоса. Кто-то кричал от боли или страха.
Она отбросила одеяло и бросилась к перилам. Но отсюда, из средней части парома, почти ничего не было видно, и Лира побежала к носу, то и дело хватаясь за перила, чтобы не упасть: паром продолжал трястись и раскачиваться.
Вокруг уже собирались люди – из бара, из кают или с таких же, как у нее, спальных мест на палубе. Не нужно было знать язык, чтобы понимать, о чем они друг друга спрашивают:
– Что случилось?
– Мы сели на мель?
– По-моему, там ребенок…
– Эй, кто-нибудь, включите прожектор!
– Смотрите, там, в воде…
Вгрызающийся в воду винт все еще не поборол инерцию, и паром продолжал двигаться вперед. Поглядев за борт, куда указывал один из пассажиров, она увидела доски, спасательный пояс и не поддающиеся опознанию части разбитой лодки. И людей! Головы, лица, руки… Люди барахтались, визжали, махали руками, уходили под воду и всплывали вновь. Казалось, их несет течением мимо парома, но на самом деле двигался паром, а не они.
Наконец, винт победил, и судно остановилось. Двигатели тут же затихли.
А голосов стало больше – и не только на палубе. С мостика раздались команды по-анатолийски, и матросы кинулись исполнять приказ. Одни бросали за борт веревки и спасательные пояса, другие спускали на воду шлюпку, подвешенную над палубой.
На баке спешно установили прожектор; в его луче и в свете, лившемся изо всех иллюминаторов, стало ясно, что происходит в воде. Паром столкнулся с лодкой, шедшей без огней и, очевидно, битком набитой пассажирами – судя по скромным размерам уцелевшего дальнего борта. Не меньше дюжины человек отчаянно цеплялись за этот кусок лодки, лежавший на воде, как плот. Одна женщина все пыталась положить на него грудного ребенка, но всякий раз сама уходила под воду, а ребенок вопил и брыкался, но никто даже не думал ей помочь.
– Помогите же ей! Помогите! – закричала Лира, начисто забыв о своих стараниях казаться незаметной.
Но люди, цеплявшиеся за остатки лодки, слишком боялись за собственную жизнь, да и сил кому-то помогать у них не было. После очередной безуспешной попытки женщина окончательно скрылась под водой, а ребенок остался барахтаться, только криков его уже не было слышно. Лира, как и прочие пассажиры, могла только смотреть на это в ужасе и звать на помощь, – и наконец один из мужчин отпустил край обломка, схватил ребенка за руку и забросил его наверх, но сам при этом ушел под воду и исчез в темноте.
Матросы уже спустили шлюпку; двое сидели на веслах, а третий, перегнувшись за борт, вытаскивал людей из воды. Спустили и трап, открыв для этого люк. Свету прибавилось, и стало видно не только тех, кто все еще боролся за жизнь, но и утонувших. Их тела качались на волнах лицами вниз.
Лире пришло в голову, что если паром разрезал лодку пополам, то утопающие могут оказаться не только по левому борту, но и по правому. Перебежав через палубу, на которой уже собралась приличная толпа, она убедилась, что так и есть: с той стороны в воде тоже обнаружились люди, хоть и не так много. Им пришлось еще хуже, чем тем: держаться было не за что, кроме жалких обломков, а криков о помощи никто не слышал.
Увидев какого-то офицера, бегущего с мостика на палубу, Лира схватила его за рукав:
– Смотрите! С той стороны еще люди! Им тоже нужна шлюпка!
Офицер покачал головой, не понимая английской речи, но Лира потянула его за руку к борту и указала вниз.
Он ответил коротко и резко – Лира, в свою очередь, не поняла что – и стряхнул ее руку со своей. Его деймон-лемур испуганно зачирикал ему на ухо, тараща глаза и тыча пальчиком в Лиру. Офицер окинул ее взглядом, скривился, не увидев при ней деймона, и сердито рявкнул что-то по-анатолийски.
– Спустите лодку! – крикнула Лира. – Спустите лодку с той стороны! Они же тонут!
Один из матросов услышал ее крики, поглядел за борт и быстро сказал что-то офицеру, а тот лишь коротко кивнул и ушел. Матрос побежал ко второй шлюпке и начал готовить ее к спуску. Еще один поспешил к нему на помощь.
Лира бросилась в салон и побежала вниз, к трапу, прыгая через две ступеньки. Оказалось, что на борту уже немало спасенных. Они дрожали, сбившись в кучку, а пассажиры и матросы раздавали им одеяла и помогали тем, кто больше всех пострадал. Протиснувшись сквозь толпу зевак, Лира сошла на трап, раскачивающийся на воде, и стала помогать матросам, вытаскивавшим из воды все новых жертв крушения. В основном это были молодые мужчины, но были среди них и женщины, и дети, и люди в возрасте. Судя по виду – откуда-то из Северной Африки или стран Леванта. Одеты бедно, не по погоде; двое или трое цеплялись за свои рюкзаки или хозяйственные сумки, но у остальных при себе вообще ничего не было. Должно быть, все их скудное имущество пошло ко дну вместе с лодкой.
