Она думала о своей новой знакомой, Элисон Уэзерфилд. Школьная учительница, женщина во всех отношениях надежная и порядочная… Лире хотелось бы стать такой, как она. Элисон чем-то напоминала Ханну Релф.
Лира разделяла опасения, которые Элисон высказала по поводу нового Верховного совета, но подумать об этом как следует у нее не получалось. С тех пор, как ушел Пан, она ни на чем не могла сосредоточиться, кроме собственных проблем, и… Впрочем, нет, это началось еще раньше. Когда же? В тот день, когда они с Паном впервые поссорились? Возможно… Замкнутость на себе была не из тех качеств, которые восхищали Лиру в других, но что поделать – сейчас она могла думать только о своем положении. Хорошие женщины вроде Ханны и Элисон всегда находили, о чем беспокоиться, помимо самих себя, – или, еще того лучше, вообще ни о чем не беспокоились. Да, хорошие женщины…
Все это было так сложно! Лира вспомнила, как Малкольм рассказывал о монахинях из Годстоу, которые были так добры к нему в детстве, и взяли ее, малышку Лиру, под свою опеку, и заботились о ней, пока не случилось наводнение. Они поступали хорошо. А Магистериум во многом поступает плохо. Но можно ли утверждать, что эти монахини были частью Магистериума – из-за того, во что они верили? Или все-таки нет – и судить о них следует не по вере, а по делам? Как твердо она была уверена во всем, когда вернулась с Севера! Но с тех пор много воды утекло, и все, чему Лира научилась в том путешествии, теперь казалось таким далеким… Осталась только россыпь ярких впечатлений, воспоминания о Ли Скорсби и Мэри Мэлоун, да память о самых важных событиях, вроде поединка медведей и, самое главное, той минуты, когда они с Уиллом впервые поцеловались в какой-то рощице в далеком мире мулефа.
А еще Лира бережно хранила в памяти выражение «Небесная республика» – но никогда по-настоящему не думала о его смысле. Единственный вывод, к которому она приходила, вспоминая эти слова, заключался в том, что краеугольным камнем Небесной республики должна быть рациональность.
Такова была ее точка зрения на мир в те времена, когда она писала студенческие работы и сдавала экзамены. Тогда ей нравилось спорить с учеными, нравилось искать слабые места в чужих аргументах и опровергать их, разоблачая предвзятые мнения, несообразности и подтасовки. Не удивительно, что книга Готфрида Бранде вскружила ей голову, а книга Саймона Талбота растревожила душу.
И, конечно, она была совершенно не готова к тому внутреннему перевороту, к которому подтолкнул ее Джорджо Брабандт своими рассказами о тайном содружестве. Прежняя Лира отвернулась бы от этих историй с презрением и насмешкой. Но сейчас, сидя под одеялом на палубе, глядя на огоньки в темных небесах и на темном берегу и ощущая всем телом легкую дрожь моторов и мягкое покачивание, с которым паром неутомимо продвигался по глади спокойного моря на юг, Лира впервые задумалась: а что, если она все поняла неправильно?
За этой мыслью пришла другая: может, именно поэтому Пан ее бросил?
Этой тихой ночью посреди моря время словно остановилось. Спокойно и последовательно Лира возвращалась мыслями к первой размолвке с Паном. Воспоминания послушно выплывали из тьмы одно за другим, точно звенья длинной цепи. Его гнев, когда она, вопреки своим природным склонностям и всем его предостережениям, насмехалась в школе над девочкой помладше, которая не могла отличить автора от нарратора в экзаменационном романе. Раздраженное слово, брошенное одному из слуг в колледже Святой Софии. Высокомерный отказ посетить выставку картин на религиозные темы, устроенную отцом одной из подруг. Восторг при виде того, как Готфрид Бранде рвет в клочья и топчет ногами всевозможные философские теории. То, как она вела себя… при мысли об этом Лира вспыхнула от стыда… то, как она вела себя с Малкольмом, когда он был всего лишь доктором Полстедом. Да, наверное, все это мелочи, но таких мелочей были сотни, и все они сейчас возвращались, одна за другой. Разумеется, ее деймон все это видел, и ему это не нравилось, и в конце концов его терпение лопнуло.
Лира попыталась защититься от суда над самой собой. Но аргументы защиты были слишком слабыми, и вскоре она перестала делать вид, будто не виновата. Ей было ужасно стыдно. Она поступала плохо, и эти плохие поступки так или иначе были связаны с картиной мира, в которой не находилось места тайному содружеству.
Небесные огни медленно двигались вокруг Полярной звезды. Паром шел ровным ходом вдоль берега. Время от времени на берегу вспыхивали огоньки – еще одна деревня, – и колышущаяся, неутомимо движущаяся вода разбивала их отражения на тысячи серебряных или золотых осколков. Раз или два Лира замечала другие огни – фонари на носу рыбацких лодок, ставивших сети на макрель или кальмаров. «Вот так и я выманиваю на свет чудовищ из собственной внутренней тьмы», – подумала она. И тут вспомнила слова мертвого мальчика Роджера, который когда-то был самым близким ее другом: гарпии мира мертвых, сказал он, знают все твои плохие поступки и нашептывают тебе о них без остановки. Теперь Лира поняла, что это значит.
«Интересно, эти гарпии тоже принадлежат к тайному содружеству?» – задалась она вопросом. И сам мир мертвых, в котором они обитают, тоже его часть? Или она все это выдумала? И гарпии, и мир мертвых – пустые, лживые фантазии?
Но что же такое это тайное содружество? Какое-то особое состояние бытия, которому нет места ни в мире Саймона Талбота, ни в мире Готфрида Бранде. И оно скрыто от обычного взгляда. Если оно и существует, то открыть его взору может лишь воображение (что бы ни означало это слово), но уж никак не логика. К нему принадлежат призраки, феи и эльфы, боги и богини, нимфы, ночные упыри и бесы, болотные огни и другие подобные существа. По своей природе они не любят людей, но и не питают к ним ненависти. Иногда их интересы и цели пересекаются или совпадают с человеческими. У них есть определенная власть над человеческой жизнью, однако их можно победить – как Малкольм перехитрил ту фею на Темзе, когда она хотела оставить Лиру себе…
Ход ее мыслей прервал голос стюарда, который вышел объявить немногим еще остававшимся на палубе пассажирам, что бар вот-вот закрывается. Двое мужчин встали и ушли в салон, а Лира просто сказала «Спасибо!» – единственное слово, которое она знала по-анатолийски. Стюард кивнул и двинулся дальше.
А Лира вернулась к своим раздумьям. Ночные упыри и феи, болотные огни и прочие создания, составляющие тайное содружество, – неужели они существуют только в ее воображении? Нет ли какого-нибудь логичного, рационального, научного объяснения подобным вещам? Или наука над ними не властна, а разум, столкнувшись с ними, неизменно пасует? Да полно, может, их и впрямь не существует?
К числу «подобных вещей» определенно относятся и деймоны – если, конечно, Бранде и Талбот правы насчет них. Ни тот, ни другой не усмотрели бы ничего странного в девушке, не имеющей деймона. А вот Элисон Уэзерфилд, как и многие другие, наоборот, сразу увидела, что с ней что-то не так, – но, в отличие от многих других, отнеслась к ней с пылким сочувствием. Тот крикливый толстяк на пароме в Голландию тоже не остался равнодушным. О сочувствии там речи не шло, но его страх и ненависть были неподдельными. Одним словом, большинство людей абсолютно уверены, что деймоны существуют.
