Ганс-Фридрих засмеялся.
– Ничего личного, – ответил он. – В этом и дело. Все, что с нами происходит – все без исключения – имеет начало и конец. Все состояния, все чувства, все мысли, все намерения, все импульсы. Все это на самом деле очень быстрое, тревожное, суетливое, мелкое. Мы не обретаем покоя и радости ни в одном из этих переживаний. Наоборот, когда любое из них кончается – это облегчение. Как если бы с тебя снимался очередной комар и улетал к себе на болото.
– Ну допустим, – сказала я. – Я как раз о похожем сегодня думала на последней медитации. Только не так пессимистично.
– Проблема в том, – продолжал Ганс-Фридрих, – что стоит кончиться чему-то одному мелкому и суетливому, как сразу начинается что-то другое, такое же быстрое и беспокойное. Стоит взлететь одному комару, как на его место садится другой. Это и называется «жизнь». Мы сделаны из этих комаров точно так же, как мир сделан из нас. А смерть – это когда комары перестают на тебя садиться, и все. Смерти как таковой нет. Просто концепция.
– Но ведь есть же кто-то, на кого комары садились?
– Вот! – ответил он. – В том прелесть, что мы состоим исключительно из клубка комаров, на который садятся другие комары. А когда все они разлетаются, выясняется, что под ними ничего никогда не было. Но это очень особенное ничего. Его нельзя так назвать, потому что обычное «ничего» – всегда чей-то опыт. А там нет опыта. Никакого вообще.
– Ага, – сказала я. – Я вчера видела. Или мне показалось.
– Тогда ты все уже знаешь, – улыбнулся он.
– Но я хочу жить, – сказала я. – Я хочу… Как бы это сформулировать… Чтобы на меня пока еще садились комары, но только правильные. Только самые эксклюзивные…
Ганс-Фридрих захохотал.
– А ты знаешь, как их приманить?
– В целом да, – сказала я, подняла телефон и помахала им над головой.
– Тогда займись. А я пока посплю…
Открывая почту, я ощутила холодок в груди.
Было много новых мэйлов – от родителей, от Антоши, даже от рокерши Рыси, решившей продать мотоцикл.
Но в ящике не осталось никаких писем от Тима или Со.
Карикатура с Эрдоганом и Путиным, правда, была – но ее прислал Лева вместе со ссылкой на тайский ритрит. Ага, он написал почему – Эрдоган на картинке был невероятно похож на Винса.
За время ритрита пришли новые письма от Фрэнка.
И от Наоми.
Они живы, поняла я, живы… Ну конечно, все они живы. Что с ними могло случиться?
Фрэнк был еще в Стамбуле. Работал в том самом клубе, где мы познакомились. Спрашивал, успею ли я вернуться.
Антоша интересовался тем же. Он по-прежнему трудился над романом в заголовках, фильтруя национальную прессу: «страница-две каждый день стабильно, ситуация очень помогает, и уже вырисовывается другой сюжет – все будет куда смешнее». Название романа он поменял на «Коронавирус во время Чумы». Еще был вариант «Убей Мозгососа!» – насчет него Антоша сомневался, потому что отстреливать следовало «не пресституток, а пресступников», борясь с мозговыми дыроколами и шреддерами хотя бы на уровне сутенеров, но в название эту мысль очень трудно было впихнуть. В общем, он думал.
Наоми писала, что приедет на Гран Канариа только после карантина. Когда все кончится.
Только теперь я стала замечать, что за окном машины совсем мало людей – и практически все в масках. Я повернулась к Гансу-Фридриху. Он еще не уснул.
– Когда это началось? В смысле, карантин?
– Да пока мы сидели, – ответил он. – Ты что, ничего не знала?
Ну да, вспомнила я. Я же слышала про вирус.
– Как-то не придавала значения.
– Нам повезло. Это был последний ритрит. Сейчас весь мир закрывается, и когда откроется, никто не знает. Такая, можно сказать, перезагрузка всего…
Ой.
А не я ли, часом, все это устроила?
Спокойно, Саша. Только не грузись.
Я что-то такое думала про маски, было дело. Но, скорее всего, потому, что видела их по дороге на ритрит. В Бангкоке их уже носили, точно… Даже татуировщик был в маске. Впрочем, в Азии их всегда носят. Никогда теперь не узнаю, что и как…
– Скажите, вы же бывший ученый? – спросила я.
– Микробиолог, – ответил Ганс-Фридрих.
– Что это за вирус?
– Пока мало информации. Но похоже, отличается от плохого гриппа в основном хорошим пиаром. Под который всех обдерут как липку и спишут все, что украли. Серьезные люди сжигают бухгалтерию в мировом масштабе.
– Что, они специально этот грипп запустили?
– Нет. Но быстро поняли, как его запрячь.
– И что, от него нет лекарства?
– Есть, – ответил Ганс-Фридрих. – Называется red pill
[26]. Но я не думаю, что Большая Фарма позволит…
Я вспомнила кран с горячей водой на «Авроре» и улыбнулась. Red pill. Надо же, мужику столько лет, а до сих пор такой романтик.
– А откуда он взялся, этот вирус?
Ганс-Фридрих пожал плечами.
– Биологический вирус – такая же программа, как компьютерный. Люди варят суп из летучих мышей, мышам это не нравится – и появляется мышиный код от людей. А люди потом вписывают его в свои программы кто как может… Я имею в виду, серьезные люди…
– Серьезные люди, – сказала я веско, – слушают все эти конспирологические теории и тихонько хихикают.
– Почему?
– Потому что они знают, как обстоят дела на самом деле. А когда это знаешь, конспирология невероятно смешит.
– Ну что же, – вздохнул Ганс-Фридрих, – конспирология так конспирология.
Ну что же, подумала я, карантин так карантин.
Он когда-нибудь кончится, верно? Наоми прилетит на Гран Канариа, я приеду туда же, остановлюсь в гостинице на дюне и мы втроем пойдем гулять. К этому моменту Германия, вероятно, уже возродится из пепла, поэтому Эухения побежит по набережной в свой бар поить немцев шампанским. А мы с Наоми останемся вдвоем, и все нестыковки двух реальностей исчезнут из моей памяти навсегда.
Теоретически можно будет залететь и в Стамбул – Фрэнка я вспоминала с нежностью. Но, если совсем честно, зачем мне американский членовоз с сомнительными политическими взглядами, когда со мной будет Наоми, у которой ничего подобного просто нет?
И не надо читать мне мораль из-за этих масок. Во-первых, с объективной научной точки зрения это никак не могла быть я. Во-вторых, я не хотела. В-третьих, Алексей тоже что-то такое говорил про BDSM-намордники. Прямо в каменное ухо, кстати.
