Тут что-то случилось с моими глазами – вместо этого щита я вдруг увидела цветочный куст. Или, может быть, огромный и сложный букет из множества разных цветов, откуда выглядывало знакомое милое лицо.
Я поняла, что знаю ее давно, очень давно – много тысяч лет. Когда сама я еще была… Черт, вот этого я никак не могла вспомнить. Зато я помнила, как меня на самом деле зовут… Нет, уже забыла.
Впрочем, все это было неважно.
Наоми глядела на себя в зеркало, и этим зеркалом была я. Она видела свое отражение во мне. Она понимала, что нравится мне, но хотела нравиться еще сильнее – до конца, до предела, если такой существовал… Я знала, что эта сила так же непреклонна, как притяжение Земли, и пытаться договориться с ней так же бесполезно.
Я больше не видела ее тела, а только бесконечно прекрасное лицо, затягивающее в себя как в водоворот. Вокруг дрожал ореол красных, оранжевых и желтых огней, которыми стали цветы, и эти вспышки были именно тем, что я переживала секунда за секундой – словно мои чувства сделались видимыми, превратившись в электрический свет.
Я опять увидела два веера – но теперь они стали крыльями. Они появлялись в разных местах вокруг ее лица и снова пропадали. Так изображали серафимов: крылья и лик.
Почему-то мне вспомнилось, что средневековые рыцари не воспринимали своих прекрасных дам телесно – для них существовало только лицо, которому они служили, все прочее было убрано под бесформенный колокол платья. Раньше это казалось мне смешным предвестником боди-позитива, но теперь я поняла, что они поклонялись тому же чудесному образу, на который я глядела.
Конечно, она была сверхъестественным существом, ангелом, как можно в этом сомневаться? Даже встретить ее было чудом. Уже в том, что она облеклась формой и позволила увидеть себя, была милость… Я почувствовала, что на моих глазах выступают слезы.
Да, это был танец, но очень особенный. Я больше не видела танцующую Наоми. Во всяком случае, в буквальном смысле. Скорее это было похоже на водопад почти не связанных друг с другом образов – как будто цистерна с культурной памятью человечества выплеснула на меня все свое содержимое.
Поколения художников изображали именно эту запредельную приманку, рисуя амуров, психей и священных гермафродитов: неземное сочетание земных черт, ставящее ум в тупик; соблазн в такой концентрации, когда он уже не привлекает, а озадачивает и вызывает грусть.
Передо мной проносилось множество фресок, картин, скульптур, фотографий – и я всюду замечала ее след: длинную шею, поднятую голову, скрещенные руки, нежнейшую линию ног – и даже то, что обычно прячут. Словно бы передо мной быстро листали толстенный альбом по искусству – и я видела нарисованный на его полях мультфильм, героиней которого была Наоми.
С каждым мигом этот мультфильм становился все неприличней и безумней. А потом…
Время и материя наконец окончательно поймали ее в ловушку. Да, у этого совершенного существа все-таки было физическое тело. Как бы специально сделанный посадочный модуль, способный приземлиться на моей угрюмой планете. И это тело было так же прекрасно, как явленное мне лицо.
За одну умопомрачительную секунду она сложилась из показанных мне фрагментов, как разбитая ваза в обратной съемке – сгустилась, выплеснулась на берег и очутилась прямо передо мной, живая, настоящая, серьезная, на тех же черно-белых клетках пола. В ее руках по-прежнему были два веера.
Теперь она стала частью материального мира, и все его ограничения проявлялись в каждом ее движении. Она еще пыталась бесплотно порхать в пустоте, как раньше, но теряла равновесие, спотыкалась, и в конце концов смирилась – стала просто ходить и прыгать по клеткам.
Сначала это выходило вполне изящно, но с каждым шагом она словно набирала возраст и вес. Я думала, что мне это кажется – но после одного особенно длинного прохода спиной ко мне она повернулась, и я ахнула – ее лицо было морщинистым и старым. Она превратилась в пожилую кубинскую вдову, вместе с которой шла по улице в день нашего знакомства – только со светлой кожей.
Будто ощутив мои чувства, она сжалась, согнулась и замерла на месте, опять закрывшись своими веерами. Когда она подняла их, ее тело снова было юным и стройным, а на лице сверкала маска Солнца.
И тут она начала двигаться совсем невообразимо. Я вспомнила ее рассказ про последний танец Элагабала и поняла, что Наоми повторяет именно его.
И она делала это уже не для меня. Она танцевала для Камня.
Она делала шаг к Камню и сгибалась, кланяясь ему. Потом отскакивала – и откидывалась назад, словно уворачиваясь от чего-то. Затем делала несколько быстрых шагов, и ее тело, как бы пытаясь догнать ноги, совершало размашистое круговое движение. Это было красиво. Но и жутко.
Пугали не сами движения, а их смысл. Я понимала его очень четко. Она, словно живой шуруп, вывинчивалась из этого мира, из материи, из времени и пространства – из всего, что составляло иллюзию. Но при этом она была тем шурупом, на котором все держалось.
Она выключала мир. Это была та самая спираль Элагабала, про которую она говорила на Кубе – и теперь я видела ее своими глазами. Мне действительно стало страшно.
Она повторяла эти движения опять и опять – и я наконец поняла, что Камень слышит и подчиняется.
У мира были края.
Я ощутила их, и это было странное переживание, совершенно не похожее ни на что из знакомого мне прежде. Словно бы реальность вдруг оказалась не бесконечным трехмерным миром, а плоским рисунком на ткани – и ткань начала сжиматься. Я тоже была частью рисунка, и меня сжимали вместе с ним.
Я знала теперь, что прежде просто воображала трехмерный мир примерно так же, как мы делаем это, когда смотрим кино. А сейчас полотно реальности сворачивалось к Камню. Сжималось в точку. Упразднялось. Но это не значило, что вокруг происходили какие-то разрушения. Их не было.
Что может произойти с нарисованным на скатерти городом, когда скатерть сворачивают? Нарисованные жители испытают нарисованный ужас… Это было и страшно, и смешно.
Мне почему-то вспомнилась ржущая лошадь, на которую жаловался Элагабал. Ладно, люди. С ними все ясно. Но что будет с лошадьми? С рыбами? С чайками? С мартышками? С миллионами мух?
Мне представился Рамана Махарши. Он почесал седой подбородок, поглядел на меня насмешливо и сказал:
– Что будет со всеми теми, кого я вижу во сне? Я проснусь, вот что с ними будет…
Я даже не знала раньше, что реальность так просто свернуть, боже ты мой… Вернее, я принимала вот это за реальность. А реальность – ведь совсем другое. Это…
Произошло что-то очень плохое.
И это уже не имело отношения к танцу Наоми. Что-то сломалось в волшебной призме, сквозь которую я следила за представлением.
Я услышала оглушительный хлопок, и меня качнуло волной горячего воздуха. Наоми исчезла. Мне в ноздри пахнуло едким дымом, и я пришла в себя.
