Хосе совсем не обиделся – и с улыбкой приветствовал меня, когда на следующий день я прошла мимо его наблюдательной точки по дороге на пляж. Мы даже поцеловались – не как вчера, конечно, а просто коснулись друг друга щеками. No hard feelings.
Я уже жалела, что испортила ему и себе вечер – парень он был хороший. Но для маямского порока здесь имелся огромный выбор, и в моей пронзительной бабьей жалости Хосе не нуждался точно.
Вечером я пошла в «Дерево и Камень». Официант меня помнил – и спросил, хочу ли я опять «Сашу Руз». Съесть саму себя было интересно и даже sexy. Пока мой сэндвич готовили на кухне, официант рассказал историю его названия.
Елена Руз была известная светская тусовщица и красавица двадцатых годов прошлого века. Она все время заказывала в гаванском ресторане один и тот же сложный сэндвич и каждый раз долго объясняла официанту, как именно его сделать. Ресторан записал рецепт, чтобы ускорить процедуру, и Елена говорила просто «мой сэндвич». В конце концов его даже вставили в меню.
А теперь это уже мой сэндвич.
Культурную апроприацию еще делали, а пока принесли зеленый чай. Да, именно так – зеленый чай перед едой, а пуэр после. На Кубе. Глобализация – это не только «Макдоналдс».
Раньше я старалась пить чай в стиле японской чайной церемонии: ни о чем не думая и полностью растворяясь в процедуре. Надолго меня не хватило, но с тех пор – наверно, в качестве покаяния – мне всегда хочется размышлять в это время о чем-то важном и глубоком.
Я уставилась на дерево и камень, в честь которых было названо заведение.
Древние и настоящие вещи: они всегда были вокруг человека. Но Кендра говорила правду – по современным научным представлениям и этот валун, и это дерево созданы мной. Моим слабым девичьим мозгом, который назначает приходящие из неизвестного измерения электромагнитные импульсы «деревом» и «камнем». Так что солипсизм таки полностью победил.
Полностью, но не окончательно.
Почему не окончательно? Очень просто. Может быть, и солипсизм никакой не нужен. Потому что мой так называемый мозг – виртуальная машина, хитрая маленькая симуляция внутри той большой симуляции, которую создает проектор.
Кто-то придумывает меня, Шиву и то, что вокруг. Какой-то старик спит и видит таблицу, и в этой таблице я между бором и литием…
Валун возле кафе – мысль длинная, но простая. Я сама по сравнению с валуном – короткая, но крайне сложная мысль. А есть самая большая и длинная мысль, содержащая всю простоту и всю сложность, включая Сашу, Шиву, валун, дерево и прочее. Эта большая общая мысль – вся реальность. И она, как луч света со светящейся в нем пылью, возникает над жерлом бесплотной божественной машины, которую Ахмет Гекчен назвал проектором «Непобедимое Солнце».
Можно считать это проектором. Можно богом. Какая разница? Кто-то сказал, что древние евреи исписали много томов тайными именами бога, но все эти имена были не у бога, а у евреев – к богу ни одно так и не прилипло.
Самое унизительное для людей в том, что наши бирки совершенно не на что повесить. Про это ведь и говорил на «Авроре» волчара Винс. В танцующем Шиве нет никаких выступов. Все наши истины со страшной скоростью рассыпаются в прах, наши книги, где были записаны вечные имена, уже истлели в пещерах… На что здесь можно опереться? Вот этому лежащему в траве валуну миллиард лет. Но этому миллиарду лет всего одна секунда.
Принесли сэндвич с салатом, и тут до меня опять долетела еле слышная музыка – та же мелодия, что я слышала в гостинице. Сейчас она играла чуть дольше, и опять были слышны поющие голоса.
Кажется, какой-то мировой шлягер, переваренный в свое время совком… Или, наоборот, что-то совсем-совсем новое, полученное с помощью той самой культурной апроприации. Мне даже показалось, если немного напрячься, я вспомню слова.
Они, правда, так и не вспомнились, но зато затихли мысли в голове. Я словно бы перестала их думать и начала замечать, а мыслям не нравится, когда на них просто смотрят. Мы видим их наготу, и они делают себе маленькое харакири.
Когда Саша Руз была съедена и я запивала свое преступление пуэром, за мой столик уселся Хосе.
– Так вот ты где прячешься, – сказал он. – Что, здесь хороший кофе?
– Здесь хороший чай. Попробуй. Будущее за чаем.
Я налила ему полчашки пуэра.
Он сделал глоток и наморщился.
– Это какая-то плесень, – сказал он. – Что-то старое. Отдает землей и мешковиной.
– Запах ветра перемен, – ответила я. – Так наступает будущее. Скоро все будут пить только чай. И забудут про кофе.
– Ты здесь кушаешь? – спросил он.
Я кивнула.
– Почему?
– Из-за названия. «Дерево и Камень». Мне очень нравится. Особенно слово «камень». Это посланный мне свыше знак. Ты знаешь, что такое omen?
– Такой фильм? – спросил он.
Он улыбался так обезоруживающе, что я почти решила убить об него еще один вечер. Но Хосе сам уничтожил зародыш своего счастья.
Он сделал хитрое лицо и постучал пальцем по столу.
– Смотри, – тихо сказал он. – Вон там, под знаком…
Я увидела на другой стороне улицы двух женщин, неспешно бредущих в сторону больших цен (в Варадеро это лучший географический ориентир). Они держались за руки – и казались то ли матерью и дочкой, то ли бабушкой и внучкой.
Ближе к дороге шла дама лет шестидесяти, похожая на шоколадное яйцо (это первое, что пришло мне в голову). Дело было не столько в шоколадном цвете ее кожи и полноте, сколько в особом социалистическом гламуре, который она излучала: круглый шиньон на голове, золото на шее, рубины в ушах – чистейшая эманация шоколадного советского заката. Неотличимая, впрочем, от естественной эстетики третьего мира начала двадцать первого века.
Зато девушка, которая шла рядом…
Это была блондинка со светло-оливковой кожей – я уже заметила, что на Кубе натуральные блондинки тоже встречаются (видимо, такой эффект давала нужная пропорция испанских генов). Ее волосы были связаны в узел на затылке – словно дочка сделала такую прическу, чтобы походить на маму.
Это, конечно, вряд ли были мама с дочкой – слишком уж разный цвет кожи. Но про себя я обозначила их именно так.
На девушке было короткое светлое платье в разноцветных зигзагах, тапочки на пробке, нитка бус и совсем никакого золота – такая простота граничила с изменой социализму. Ей могло быть лет двадцать с небольшим. Она была очень хороша, и ее лицо было мне знакомо.
Так хорошо знакомо, что я никак не могла оторвать от нее взгляд, пока могла ее видеть, сначала анфас, потом в профиль. И когда она уже почти проплыла мимо, я поняла, что у нее профиль Вария Авита Элагабала. Анфас сходство казалось не таким сильным – лицо Элагабала было шире. Но в целом они были похожи… И еще как.
