– Отличный метод, – ответила я.
Фрэнк отрицательно помотал головой.
– Человек никогда не бывает похож на свое время. Наоборот – он всегда прячется от времени в свою личную тайну. Как устрица в раковину. Он воспринимает свое время как катастрофу, а потом, через тысячу лет, кто-то откапывает его скелет – и об этом человеке начинают судить по потопу, от которого он убегал. По тому самому монстру, от которого человек всю жизнь скрывался.
– Ты хочешь понять эпоху как-то по-другому?
– Я вообще не хочу понять эпоху, – ответил он, – потому что это невозможно. Вернее, это может сделать любой шарлатан десятью разными способами, и каждый из них будет фейком. Эпоху нельзя понять.
– Почему?
– Потому что эпох не бывает. Это не что-то реальное и объективное. Это метафора. Нечто выдуманное людьми. А как можно понять выдуманное? Каким его придумаешь, таким оно и будет.
Интересный подход.
– Может быть, – сказала я, – выдумывают одни люди, а изучают другие. То, что придумали первые.
– Верно, так и есть. Но мне их выдумки ни к чему.
– Так что такое «некроэмпатия»? Эмпатия к мертвецам?
– Это когда ты пытаешься понять какого-нибудь очень давно умершего человека, принимая его форму, – сказал Фрэнк. – И копируя обстоятельства его жизни.
– А почему ты считаешь, что так можно кого-то понять?
– Это вопрос веры, – улыбнулся он. – Я верю, что мы оставляем после себя след. Стоячую волну, как говорят физики. Своего рода эхо. И если правильно на это эхо настроиться, его можно ощутить и даже пережить заново.
– А! – сказала я. – А! Вот теперь понимаю. Ты хочешь настроиться на этого Каракаллу?
– Совершенно верно. Я занимаюсь историей императора Каракаллы и пытаюсь увидеть его как бы изнутри его самого. Через эмпатию.
– А почему ты приехал в Турцию? Каракалла же был императором Рима.
– Да. Но провел много времени именно здесь. Как и его отец Септимий Север.
– Зачем?
Фрэнк сделал неопределенный жест рукой – мол, долго объяснять.
– Он прибыл сюда с большой армией – и намеревался вторгнуться в Парфию. Парфия вообще была для Рима любимой мозолью. Каракалла просто продолжал дело отца.
– Ага. И ты ищешь следы?
– Не совсем. Я же говорю, я эмпат. Я езжу по тем местам, где жил Каракалла, и понемногу становлюсь им самим. Я вижу его историю от первого лица. Он был такой Джихади Джон – приехал сюда воевать из Британии. Если хочешь, потом расскажу…
Вот, опять. У нас с ним, значит, будет не только сейчас, но и еще какое-то «потом». Что, правда новый метод пикапа? Или он не только эмпат, а еще и этот, как у Филипа Дика, преког? Который будущее знает? Я хотела уже пошутить на эту тему, но не стала. И сразу поняла почему.
Мне хотелось, чтобы «потом» было, и я боялась его спугнуть. Фрэнк мне нравился.
– А ты действительно видишь жизнь Каракаллы?
Он кивнул.
– Но не вполне ясно. Как бы через запотевшее стекло. Я не знаю, какой масти была его лошадь. Как выглядел его семейный дом в Сирии. Где именно он жил в Британии. Но я вижу человеческий процесс, протекавший в этих смутных берегах…
– Мне уже хочется послушать, – сказала я и неожиданно для себя сделала ему глазки.
Ну, не «Глазки-Глазки» с большой буквы – но вполне себе. Фрэнк заметил и улыбнулся. Причем хорошо улыбнулся – не как самец, уверенный, что птичка уже у него в сачке, а так, словно он понимал, что это совершенно случайные глазки, не дающие никому никаких прав, и ему вместе со мной смешно, что они у меня вдруг состроились, и даже немного неловко, что он их случайно подглядел.
– Я думаю, – сказал он, – для этого еще будет время.
И тут я почувствовала, что чуть-чуть подтекаю.
В общем, тело жило своей древней мудрой жизнью – и уже взяло руководство процессом на себя. А кто я такая, чтобы вмешиваться в борьбу биологического вида за выживание? Я всегда в подобных обстоятельствах задаю себе этот вопрос, и отвечаю, что никто.
Андреас постепенно стал подавать признаки жизни. Он поднялся на четвереньки, добрался до музыкального центра и поменял программу. Заиграла гладкая амбиентная электроника, которую почти сразу перестаешь замечать и слышать.
– Ну как ты? – спросил Фрэнк.
– Мне вас сильно не хватало, – ответил Андреас. – Вы оттуда похожи на две…
– Эмодзи? – спросила я.
– Нет. Инкарнации.
Я так услышала – «incarnations» – и переспросила:
– Почему инкарнации?
– Carnations, – повторил Андреас отчетливо. – Две гвоздики, красная и белая. Ждут пчелок…
И захихикал.
Я сначала подумала, что Андреас мог уловить из своих психоделических глубин какие-то, как выражался Фрэнк, эмпатические волны – но потом сообразила, что он, скорее всего, просто слышал наш разговор.
В дверь постучали.
– Зовут жрать, – сказал Андреас. – Идите, тут неплохо кормят.
– А ты? – спросил Фрэнк.
Андреас только махнул рукой.
Помещение, где принимали пищу, выглядело впечатляюще. Это была комната с круглой прозрачной стеной, наполовину зашторенной от вечернего солнца. Стол тоже был круглым, и довольно большим – хватило бы, пожалуй, на весь штат короля Артура.
За столом сидели Со, Майкл, Раджив и обе девочки – Сара и Мэй. Кроме них, появился новый персонаж – как я поняла, муж Со.
Это был пожилой седобородый мужчина в джинсовом – я не шучу – смокинге. То есть его буржуазный курительный пиджак с отливающими на свету черными лацканами был сшит из протертой до белизны джинсы с серьезными рваными дырами на рукавах и груди. Видимо, еще один образец desology. Перекрасили яхту, а теперь обкатывают другой продукт на папике.
– Саша, – представилась я.
– Тимофей, – ответил мужчина в смокинге. – Со говорит, что так мое имя будет по-русски: Tim or Fay, if you spell it. На самом деле просто Тим. Садитесь, друзья.
Я хотела есть, и уговаривать меня не было необходимости. Тем более что выглядел стол очень аппетитно.
Тут была сырая рыбная нарезка, салаты в половинках кокоса, крохотные баночки с овсянкой на йогурте, всякие блинчики, тарелки с сыром и целая уйма зелени. Рядом со столом стоял стюард – пожилой и совершенно не сексапильный азиат в матроске (правильно, а то в нее почему-то одевают исключительно молодых сексапильных азиаток). Матроска, правда, оказалась не совсем настоящей – ее воротник был просто напечатан на ткани. Стюард держал в руках меню.
– Если хотите яиц или там стейк, закажите, – сказал Тим.
Я заметила, что сам он уплетает картошку фри с жареной рыбой.