Мелодия не отпускала его, и он приноравливал шаг к ее ритму, и вдруг понял, кто эта «прекрасная девушка», перед которой был виноват и перед которой каялся грешник из песни Говарда. Куин увидел и ее грациозную фигуру, и ямочки на щеках, и пышные каштановые волосы. «Говард, — думал он. — Я понял тебя, старина».
Возле дома стоял знакомый фургон, который вызвал у Куина приступ ревности, озадачивший его. Он попытался понять, в чем причина, если это любовь, то к кому, и тут обратил внимание, что Тед припарковался наспех, кое-как, что ему несвойственно, а потом заметил, что рядом стоит автомобиль Белль, а возле крыльца зловещим предзнаменованием топчется кучка соседей.
Он бросился бежать, перемахнул через дорожку, взлетел на крыльцо, перепрыгивая через две ступеньки и выкрикивая ее имя.
Глава 24
Куин нашел ее наверху, она лежала в кровати, бледная, как привидение.
— Уна, — сказал он. Беспомощно, безнадежно. — О, боже.
— Тсс, — сказала Белль, рукой преграждая ему путь, но Тед посторонился, пропуская его.
— Что случилось? — спросил он. — В чем дело?
— Все в порядке, Куин, — ответил Тед. — Парамедики только что уехали.
— Уна, привет, — прошептал Куин, подойдя ближе.
Ее глаза были закрыты, неподвижное лицо неестественно розового цвета, как бывает иногда у покойников в гробу.
— Простите, что не открываю глаз, — пробормотала Уна. — Я хочу покоя.
— Вы что! — воскликнул Куин. — Какой покой! А рекорд среди долгожителей с водительскими правами!
Он всматривался в ее загадочно-бесстрастное лицо.
— И еще рекорд среди обычных долгожителей. Вспомните эту мадам, как ее там. Мадам француженку.
Она открыла глаза, посмотрела на него вполне осмысленно.
— Да я не про вечный покой, какой вы дурачина. Просто хочу немного вздремнуть.
— Ах, да, — кивнул он, охваченный радостью. — Конечно, Уна. Разумеется. Вздремните.
— Так я и дремала. Пока вы меня не разбудили своими воплями.
— Ну, простите, что я расстроился из-за вашей смерти.
— Я и не думала умирать.
— Ну, теперь вижу.
— Жанна Луиза Кальман.
— Что?
— Ее зовут Жанна Луиза Кальман, — сказала Уна. — Француженку, которую я намерена обставить в этой гонке.
Куин бросил взгляд на Теда и Белль, которых, похоже, развеселило заявление Уны.
— Ваша леди и командир скаутов здесь уже несколько часов, — сказала Уна. — До сих пор у меня был только один знакомый библиотекарь, такая доброта меня просто обескураживает.
Только тут Куин заметил чай, остывающий на прикроватном столике, тщательно взбитые подушки, чистую ночную рубашку. Эти проявления заботы делали заботливым и его. Ему хотелось быть добрым — не казаться, а быть.
Он встал на колени и взял ее руки, теплые и слабые, в свои.
— Мне надо вам что-то сказать… — Он обернулся к Теду, посмотрел ему в глаза: — Можете оставить нас на минуту?
Тед вместе с Белль спустились по лестнице, а Куин крепче сжал руки Уны.
— Мне надо вам что-то сказать, — повторил он. — Это касается Говарда.
— Какого Говарда?
— Вашего мужа. Говарда Стенхоупа. Автора песен.
— Говард писал чудовищные песни.
— Нет, вовсе нет, Уна. Это не так.
Она прищурила зеленые глаза.
— Что вы такое говорите?
— Я только что послушал его песню, ту, которую вы дали мне. Божьи братья сделали обалденную аранжировку. Уна, вы должны это слышать.
— Религиозные мальчики? Им понравилось?
— Они в восторге. Но есть еще один момент, Уна. Говард писал эти песни для вас, — Куин никогда ни в чем не был уверен так, как в этом. — Я считаю, он писал эти песни для вас, молодой и прекрасной.
— Вот сейчас вы говорите глупости.
— Он писал их для вас, а вы отвергали их, потому что он не знал, как их вам подарить.
Да и откуда ему было это знать, человеку, который жил призрачной жизнью, барахтаясь в тине скорби и неудач.
— Вы, похоже, напились?
— Послушайте меня, Уна, — сказал он. — Прекрасная девушка с каштановыми волосами — это вы. Дыхание ангела и солнечный свет — это вы.
— О, бога ради, — она с досадой приподнялась на кровати, кустики ее волос шевельнулись. — Вот уж никогда бы не подумала, Куин Портер, что вы романтик.
— Говард Стенхоуп любил вас, — провозгласил Куин. — Я подумал, вы должны это узнать.
— Ну, хорошо.
— Я подумал, вы должны это узнать, Уна.
— Спасибо вам.
— Люди должны знать такие вещи.
— Да, конечно. Спасибо вам, — она погладила его по голове, и он успокоился. — Вы хороший мальчик, Куин.
Она пожала плечами, точнее, тем, что от них осталось, простыня сползла.
— У меня сегодня большой день. Меня навестил родной язык.
— Правда? И что он сказал:
— Для начала напомнил название моей родной деревни.
— Вы имеете в виду Литву?
— Возможно, там ничего не осталось, кроме имен на могилах.
Она села прямее, что далось ей с некоторым усилием.
— Я всю жизнь прожила, не питая ни малейшего интереса к своей родине, а сейчас мне жаль, что я там не побывала, не увидела тех мест, которые еле помню.
— Если вы полетите туда, то, держу пари, поставите рекорд «старейший авиапассажир».
Она покачала головой:
— Если я куда и соберусь, то это к Лаурентасу. Я была непростительно жестока к своему чаду, хочу попросить прощения.
Она немного помолчала и добавила:
— Между прочим, мировой рекорд «старейший авиапассажир» принадлежит Шарлотте Хьюз. Возраст сто пятнадцать лет. Можете проверить.
— Я вам и так верю, — рассмеялся Куин.
Она снова погладила его по голове.
— Я скучаю. Странно, но я скучаю по местам, которых почти не помню. Войди сюда сейчас иностранец и начни читать «Войну и мир» по-литовски, я бы наверняка поняла суть.
Они посидели, помолчали.
— И это еще не все, — сказала она. — Но сейчас я хочу немного вздремнуть.
Она жестом попрощалась, и он с неохотой вышел.
Криз — если он был — миновал. Четверка парамедиков заверила, что жизненные функции в норме, сознание ясное, состояние удовлетворительное.
— Что это было вообще? — спросил Куин у Теда, который наливал чай из красивого чайника Уны.
