Она подвинула один за другим три документа — настоящих документа! — разложив их в хронологическом порядке. Уна нацепила на нос очки и прочла:
1. Запись о регистрации брака. 25 января 1920 года. Уна Виткус, возраст 20 лет. Говард Стенхоуп, возраст 39 лет. Дата рождения невесты: 20 января 1900 года. Дата рождения жениха: 1 февраля 1880 года.
2. Запись о рождении. Рэндалл Уилсон Стенхоуп. 21 декабря 1920 года. 8 фунтов 8 унций. Отец: Говард Стенхоуп, возраст 40 лет. Мать: Уна Виткус Стенхоуп, возраст 20 лет.
3. Запись о рождении. Фрэнклин Говард Стенхоуп. 19 июня 1924 года. 6 фунтов 10 унций. Отец: Говард Стенхоуп, возраст 44 года. Мать: Уна Виткус Стенхоуп, возраст 24 года.
Уна прижала ладони к горлу. Голос отказал ей.
— Готовы к великому финалу? — спросила Белль, придерживая последние страницы, как козырные карты в колоде.
Она снова улыбнулась той же улыбкой, а потом выложила три листа обычного формата, скрепленные между собой, — они распахнулись, словно это и правда был фокус.
— Данные переписи 1910 года, город Кимбол, штат Мэн.
Данные переписи были собраны в таблицу, в десятках фамилий отражалась история ее городка, населенного сплошь эмигрантами: Фитцморис, Каубрис, Мэрфи, Рош, Ваянкур, Синклер, Флинн. Перед Уной возникали ее соседи, увековеченные чьим-то идеальным почерком. Прежде всего в глаза бросились Донатосы, первые жильцы ее родителей, которые поселились на втором этаже. Донатосы, да: двое коротышек с ямочками на подбородке, с большой собакой. Дальше по списку: Стоукс. Мод-Люси Стоукс, королева третьего этажа. Уне вспомнился и молодой человек, который заполнял аккуратным почерком эти листы: белое, как у привидения, лицо, рыжие, как у клоуна, волосы, коричневое, как шоколад, пальто. Он по-петушиному поклонился Мод-Люси, которая спустилась с третьего этажа, чтобы переводить.
Уна читала: Бернс, Масальски, Догерли, Карьер. Она поднималась вверх по странице, пока, сразу после Донатосов, не обнаружила их.
Виткус, Юргис.
Виткус, Алдона.
— Ша-ша-ша, — прошептала она.
Она увидела их дом, в три солидных этажа, за который заплачено золотыми монетами, пришитыми матерью к нижним юбкам, и долларами, заработанными на целлюлозной фабрике. «Строить хороший дом, Уна! Уна, детка, что ты сказать об этом?»
«Шик-блеск, папа!» — отвечала шестилетняя Уна, и родители смеялись в ответ: «Что-что ты сказала?» Они не понимали ее американских словечек, но все равно радовались, жали ей руки и широко улыбались, показывая крупные квадратные зубы.
С тех пор прошло почти сто лет: в то славное, залитое летним светом утро она впервые осознала, что ее родители — иностранцы, хоть они и приобщились к великой американской мечте — стали обладателями недвижимости. Какой тост в таких случаях поднимают литовцы, маленькая Уна не знала. Пока Рэндалл не заговорил, не понимала она и того, какую огромную жертву принесли ее родители ради того, чтобы она вросла в новую среду. Их любовь к ней была слишком сильна и обошлась им так дорого — они пожертвовали возможностью общаться с собственным ребенком, и Уна до сих пор удивлялась, как у них на это хватило сил.
— Господи, — сказала она, отыскав наконец и свое имя. — Вот же я.
Белль подвинула лист ближе к краю стола и прочитала из-за плеча Уны:
— Место рождения: Вильнюс, Литва. Возраст: 10 лет. Вот вам и доказательство. Десять лет в 1910 году. Надо было вам сразу ко мне обратиться.
— Что вы, — Уна взглянула на нее. — Мы с мальчиком прекрасно проводили время.
Уна вглядывалась в таблицу, девятнадцать заголовков выстроились шеренгой вдоль трех скрепленных страниц. Молодой человек — регистратор заполнил каждую графу аккуратным почерком с наклоном вправо (наверняка его в детстве обучали по методу Палмера
[20]), иногда таким мелким, что без лупы не разберешь.
— А где именно указан мой возраст? — спросила она.
— Вот здесь.
Белль указала строчку в левом углу страницы. «Положение в семье, возраст, место рождения, семейное положение, жилье в аренде или в собственности…»
— Вот сведения о вашем отце. Возраст: 49 лет. Род занятий: рабочий. Место работы: целлюлозная фабрика.
— По тем временам я поздний ребенок, — заметила Уна. — Мое рождение наверняка стало для родителей неожиданностью.
Белль продолжала:
— Алдона. Возраст: 45 лет. Род занятий: рабочая. Место работы: картонная фабрика.
Уна вслушивалась в эти слова, вбирала их в себя, будто слова имели душу. Она следила за пальцем Белль, который двигался по странице, графа за графой, пока не остановился.
— У вас были брат или сестра? — спросила Белль.
— Нет. Я единственный ребенок.
— А это видите?
Уна не видела.
— Тут написано, — продолжила Белль, — количество детей выживших: один. Количество детей рожденных: двое. Тут не говорится, кто это — мальчик или девочка.
— У меня не было ни брата, ни сестры, — сказала Уна и в ту же секунду осознала — да, был брат.
Brolis: именно это слово выкатилось, как первая бусина из рассыпанного ожерелья, когда она отворила дверь и увидела на своем пороге мальчика в скаутской форме и мокрых ботинках. Brolis — первое слово, освободившееся из столетнего заточения.
Брат возник перед ней, когда она прикрыла глаза, мимолетным видением: цветущее дерево, на него карабкается мальчик, сквозь пену розовых лепестков видна широкая лукавая улыбка. У него розовые щеки. Розовые коленки торчат сквозь дырявые чулки. Другая вспышка: такие же розовые щеки, какое-то странное одеяние — но нет, это другой мальчик.
Vakaras. Это слово упало тяжело, весомее остальных. Откуда оно взялось, столетие спустя? И тем не менее вот оно, название места ее рождения. Не Вильнюс, который родители назвали для отвода глаз, чтобы обезопасить родню, оставшуюся в Литве. Vakaras.
Уна Виткус родилась в местечке, которое называлось Вечер.
Она поднялась. Ей захотелось есть. Kopūstas, grietin. Захотелось съесть чего-нибудь сладкого и сочного. Капусты, тушенной со сливками.
— Уна? — окликнула Белль.
Уна приподняла голову; та слегка кружилась.
— Мне нужна лупа, — сказала она.
Она поспешила на кухню, кровь пульсировала в ушах. Лупа лежала поверх недельной стопки ее газет. Когда Уна потянулась за ней, вдруг выпало слово «газета». Она взяла лупу, и посыпались одно за другим слова: «читать, слово, книга». Она схватилась за дверцу плиты, чтобы удержать равновесие, и бам, бам, бам, выкатились слова «жарить, варить, печь».
