* * *
Говорит мисс Уна Виткус. Записываем ее воспоминания и фрагменты жизни. Часть номер девять.
…
Потому что у меня сегодня нет настроения разговаривать.
…
У меня в голове крутится одна песня.
…
«Я привык к ее лицу».
…
Это из «Моей прекрасной леди». Луиза обожала этот фильм. Могла наизусть цитировать.
…
П-р-и…
…
Правильно. В фильме один господин поет это о девушке, которую полюбил, к большому своему удивлению.
…
На самом деле я думала не о Луизе. Я думала о тебе.
…
Потому что я скучала по тебе всю неделю. И поэтому поняла — так отчетливо я этого не понимала раньше, — как я одинока. И поэтому у меня сегодня нет настроения разговаривать.
…
Если я буду отвечать на вопрос про войну в Корее, от этого мое настроение точно не улучшится. Этот твой мистер Линкман просто помешан на войнах, он сам-то отдает себе в этом отчет? Скажи ему, что все войны на свете похожи: множество бессмысленных смертей, а выжившие возвращаются домой калеками. Раз уж мы заговорили о войне, то как ты справляешься со своими врагами?
…
Сам знаешь, с какими. Которые пинают твою парту и подставляют подножки в коридоре.
…
Я знаю все эти штуки. Я ведь проработала двадцать лет в школе для мальчиков, забыл?
…
Трой Пакард. Ясно. Как ты с ним справляешься?
…
Хм. Знаешь, я видела вчера вечером документальный фильм про евразийских филинов.
…
Ты тоже? Грандиозно, правда?
…
Помнишь тот эпизод, когда евразийский филин распушает перья, чтобы казаться больше? Чтобы запугать врага?
…
Мне кажется, мальчик вполне может воспользоваться этим приемом. Встань-ка.
…
Расправь плечи, у тебя есть привычка сутулиться. Выпрямись. Теперь отведи плечи назад. Грудь вперед. Как ты себя чувствуешь?
…
Напротив, ты выглядишь потрясающе! Прямо-таки свирепым!
…
Постой так минутку. Плечи назад. Теперь повтори за мной: НЕТ!
…
Так. Хорошо. А теперь еще громче. И сделай страшное лицо.
…
Отлично! Я испугалась до смерти! А теперь еще страшнее. В десять раз страшнее.
…
Вот так! Как ты себя чувствуешь теперь?
…
Мне потребовалось больше ста лет, чтобы освоить это. Дарю тебе этот секрет.
…
Это сработает. Люди вроде тех, которые тебя травят, разбегаются, как кролики, от распушившего перья филина.
…
Прости, что?
…
Ну, спасибо тебе. Я тоже привыкла к твоему лицу.
Глава 21
После изнурительного сна, густо населенного призраками — Лабух («Прости меня, прости»), юный полицейский («Так вы тот самый внук, которому она отказалась звонить?)», Белль («Не усложняй»), Тед («От имени отряда номер двадцать три»), — Куин убрал фотографию мальчика в ящик, под стопку футболок, надеясь предупредить приступ тоски. Из соседского мусорного ведра он выудил газету, в которой обнаружилась занимавшая четверть страницы цветная фотография «Тропы воскрешения» за вычетом Зака, христианина, обращенного в наркомана, затем вновь в христианина, затем в атеиста.
Куин позвонил Брендону. Потом Тайлеру. Потом обоим Джи. Но было слишком рано: несмотря на безгрешные христианские души, образ жизни они вели, какой положено музыкантам. Куин услышал: «Нам очень жаль, что мы не можем ответить на ваш звонок. Мы желаем вам хорошего дня. Мы призываем на вас милость Господню».
Он дозвонился до Сильвии, пока ждал автобуса, который опоздал, что означало — Куину придется сразу пройти на рабочее место, лишившись примиряющего с жизнью бесплатного кофе в лобби.
— Куин! — воскликнула Сильвия. — Слава богу! Я отправила тебе полсотни сообщений.
— У меня что-то случилось с голосовой почтой. В газетах пишут, что Зак ушел. Это правда?
— Он был такой душка одно время, честное слово. А сейчас мой высоколобый племянничек находится в Майами — в наркостолице Западного полушария, сбежал, даже не попрощавшись с семьей. Разбил сердце моему бедному брату на две половинки. От этого ребенка голова болит у всех с самого его рождения, и я благодарю Бога, что наконец-то отделалась от него. — Она вздохнула. — Слушай, ты можешь сейчас ко мне приехать? Сию минуту?
— Сильвия, сейчас я еду на работу. На ра-бо-ту.
— Ты мне хамишь? Имей в виду, я сейчас не в настроении. С меня довольно того, что творят мои пресвятые сынки, которые плевать хотели на свою такую-сякую чокнутую сценическую мамочку, когда дали от ворот поворот «Уорнеру», о чем уже разболтали эти тупые говнюки-репортеры.
— Да, слышал, — рассмеялся Куин.
— Я не чокнутая. И не сценическая мамочка. Я деловая женщина.
— Чокнутая деловая женщина.
В телефоне послышался горловой звук, напоминавший рычание дикой кошки.
— Боже мой, Куин. Дуг прав. Я сама не своя, мне нужно с кем-то поговорить, и будь у меня телефонный номер Иисуса Христа, я бы давно набрала его, можешь смело держать пари на свои кожаные штаны. Но за неимением контактов Всевышнего я звоню тебе.
— Сильвия, ты рычишь?
— Я курю. К твоему сведению, ты говоришь с королевой ра-бо-ты. Я не получала земельных угодий по наследству от короля сраной Франции. — Последовала глубокая никотиновая затяжка. — Ты себе даже не представляешь, как они меня задолбали своим лепетом про «художественные особенности». О, боже, «художественные особенности»! А сейчас, конечно, они уверены, что это Бог сподобил их заключить жирный контракт с «Крист Инкорпорейтед».
— И у вас не хватает человека, верно?
— У меня тут контракт на подписи, консультации с юристами, а Дуг — настоящий засранец, прячется у себя в больнице, всех подряд укладывает на операционный стол, мозги людям вскрывает, лишь бы чем-то заняться. Пойми меня правильно, Куин, не то чтобы я не справляюсь. Я прекрасно справляюсь, Куин, — ее голос дрогнул, и Куин понял: она не напугана, как он когда-то решил, она в полном ужасе. — Я только с тобой и могу поговорить об этом деле, ты не акула с прожорливой пастью. Ты нужен нам здесь.
Надежда вспыхнула у него почему-то в глотке.
— Я освобожусь в четыре, — сказал он. — Успокойся, Сильвия.
