— Я зарабатываю на жизнь, — сказал он. — Выполняю свой долг.
— Мало зарабатывать на жизнь, — прошептала она. — Нужно еще и жить.
Ему хотелось лечь в постель, почувствовать рядом теплое тело жены, забыться часа на два или три, пока не разбудит своим криком сын, который боится насекомых, и пыльных плюшевых зайцев, и лохматых пальто, и желтого цвета. Каждое утро одно и то же: тремоло ужаса с диапазоном в октаву, от которого Белль пулей выскакивала из кровати, а у Куина начиналась головная боль из-за выброса адреналина.
— Я думала, мы будем преодолевать препятствия лучше, чем мы это делаем, — сказала она.
Конечно же, Белль удавалось преодолевать препятствия. Если бы высоту препятствий научились измерять, то стало бы ясно, что Белль вскарабкалась на скалистый пик под ледяным ветром, босиком, преследуемая волками.
— Что? — спросил Куин, встревоженный ее интонацией. — Погоди-ка.
Слова вмещают мириады смыслов, а из него плохой толкователь. Куин почувствовал, что у него голова кружится, как у пьяного, хотя он не пил с того самого дня, когда мальчик появился на свет. Их сын отстает от нормы по росту и весу, но собирает пазлы, рассчитанные на десятилетних детей, и переписывает в тетрадку слова из книг. Тетушки Белль, которые поочередно сидят с ребенком, жалутся, что само его присутствие изматывает.
— Вот список, чего я хочу от тебя, — сказала Белль, разворачивая лист бумаги внушительных размеров. — Я хочу, чтобы ты починил забор. Я хочу, чтобы ты приучился рано вставать. Я хочу, чтобы ты водил нас в парк по субботам. Я хочу, чтобы ты перестал ездить на концерты.
Она помолчала.
— Я хочу, чтобы ты вел себя так, как будто нас любишь.
В ее голосе появился особый призвук, как у старинного деревянного инструмента, таким же протяжным тоном она сообщила ему, что беременна. Забыла выпить противозачаточную таблетку — проявление бессознательного желания иметь детей, так они решили позже, — однако в тот момент она недоумевала, как такое могло произойти. «Но раз уж это произошло, наше дело — принять». Потом, как сейчас, она подпалила мосты: «Ты можешь уйти, Куин. Многие парни так бы и поступили на твоем месте».
— В Кембридже открывается студия звукозаписи, — осторожно сказал он. — Я знаком с этим парнем.
Белль закрыла глаза.
— Нет, Белль, послушай. Он ищет студийных музыкантов. — Куин взял ее руки. — Нам не потребуется переезжать. Я буду ездить туда-сюда.
— О, Куин, — Белль вздохнула и закрыла глаза. — Все было так прекрасно. Мне нравилось проваливаться в кроличьи норы. Но это было раньше.
— Белль, послушай…
— Мне нравилась твоя музыка, — сказала она. — Я думала…
Она положила руки на колени, покрытые ночной рубашкой, и листок с пожеланиями громко хрустнул.
— Что ты думала?
— Я верила в тебя. Верила во все это.
То, что она использовала глагол в прошедшем времени, наполнило его горечью. Когда-то он ворвался в ее дортуар после концерта «Раздолбаев» во дворе кампуса, Белль было девятнадцать, на стенах спальни пульсировали абстрактные картинки в сосновых рамках.
— Я думала, что хочу чего-то особенного, — добавила она тихо. — Мне бы хотелось хотеть чего-то особенного. Правда, Куин. Но оказывается, я хочу того же, чего и все люди.
Ее голос сохранял этот тембр, этот утомленный призвук. Голос, созданный для пения, только Белль неспособна воспроизвести ни одну мелодию. Ему нравилась эта черта в ней: для Белль всякая музыка была чудом.
Он сказал:
— Мне бы тоже хотелось хотеть чего-то особенного.
— Я хочу, — она посмотрела на него, — еще одного ребенка.
— О, нет, Белль. Нет. Я не могу.
Она торжественно кивнула:
— Я знаю.
У него в сердце кольнуло:
— У тебя кто-нибудь есть?
— Нет, — ответила она, а он услышал в ее ответе: «Пока нет».
Он не ушел тогда, он женился на ней, хотя проще было бы этого не делать, в доказательство того, что любит ее, — словно нуждался в таком доказательстве. Он согласился на ребенка. Он никогда не винил ее за то, что она забыла принять таблетку. Надежда, что он порядочный, не такой, как «многие парни», поддерживала его в трудную пору их затянувшегося расставания. Ультиматумы чередовались с примирениями и долгими, мучительными ночами любви, было много нарушенных и снова данных обещаний, много слез, и в конечном счете длинный список заветных желаний Белль ужался до одного пункта: стань кем-нибудь другим.
Когда он наконец пустился в странствия, то поклялся сделать именно это, стать кем-нибудь другим, как золотодобытчики или биржевые игроки на Диком Западе, которые гнались за горизонтом, а деньги высылали домой. Он установит контакт с хорошей студией звукозаписи, станет мастером, музыкантом из музыкантов, видной фигурой, его имя будет значиться в буклетах и титрах альбомов. Он докажет ей, насколько состоятельны его мечты.
Судебное постановление о разводе настигло его в Чикаго, там он прочитал все эти напечатанные мелким шрифтом параграфы, все эти условия, которые напоминали об их жизни, так тесно сплетенной друг с другом, что разделить их можно было только силой закона. Пять лет спустя, когда они заключали брак снова — «Потому что я скучала по тебе, и мальчику нужен отец», — он сказал «да» с такой горячностью и готовностью, что она рассмеялась в голос.
Он был совершенно искренен, когда говорил второй раз «да», даже притом, что их загадочный сын стоял рядом: глядел, слушал, шевелил костлявыми пальцами, что-то пересчитывая. Может, он пересчитывал мысли Куина? Может, их он пересчитывал?
Куин чувствовал себя бульдогом, которого подарили мальчику, хотя тот просил попугая.
Достаточно ли он старался, сделал ли все, что мог? Куин считал, что да. Через год, отупев от сборки звуковых систем на «Бест Бай», Куин почувствовал застарелую, невыносимую, ноющую, как зуд, тоску, а Белль все время заводила разговоры о детях. Его пальцы болели от того, что он не играет, а острое желание непременно сделать Белль счастливой притупилось за месяцы однообразной работы.
— Он любит составлять списки всего на свете, — осмелился заметить Куин однажды вечером, когда мыл посуду, а Белль ее вытирала. — Разве это нормально?
Долгое время Куин удерживался от этого вопроса, и все же он вырвался помимо воли и нарушил семейную идиллию.
Белль пожала плечами.
— Один, два, три — его первые слова.
Эти слова мальчик произнес, когда ему пошел четвертый год, одна из многих настораживающих подробностей его развития, о которых Куин постепенно узнавал после возвращения.
Эми, которая приехала погостить на выходные, тут же вступила в разговор:
— Это значит, у него яркая индивидуальность, Куин.
