— Гитаристом, в смысле. В основном я работаю гитаристом.
Снова молчание, и Куин сменил тему:
— Вы прекрасно говорите по-английски.
— А почему бы мне не говорить по-английски? Как-никак живу в этой стране сто лет. Чтоб вы знали, я была секретарем у директора школы. Академия Лестера. Слыхали?
— Нет.
— Как же, доктор Мэйсон Валентайн. Блестящий мужчина.
— Я учился в бесплатных школах.
Она теребила свой свитер, экспонат из сороковых годов с большими стеклянными пуговицами.
— На этих мальчиков совсем нельзя положиться. У нас же с ним были планы. — Она посмотрела на Куина.
Куин сказал:
— Постараюсь заменить его.
— Как вам будет угодно. — Она барабанила пальцами по затертой колоде карт, которые были несколько меньше обычных.
— Сын говорил, что вы показываете фокусы, — не удержался Куин.
— Но не бесплатно.
— Вы брали с него плату?
— С него нет. Он же ребенок.
Она надела очки — чересчур большие для ее лица — и поглядела на колоду.
Мальчик писал: «Мисс Виткус НЕВЕРОЯТНО талантливая. Она умеет делать так, что карты и монеты ИСЧЕЗАЮТ. А потом ПОЯВЛЯЮТСЯ снова!!! И улыбка у нее удивительная».
Да, именно так он выражался и в жизни.
Куин спросил:
— Сколько?
Она перетасовала карты, настроение у нее переменилось.
— Что ж, позабавлю вас, — сказала она c царственным пренебрежением. Каких только шарлатанов не повидал Куин в своей жизни, но эта старая карга была почище многих.
— Лишь бы фокус удался, — сказал он, посмотрев на кухонные часы.
— Вы спешите, — заметила она. — Все спешат.
Она перекидывала колоду из руки в руку не так эффектно, как ей казалось, но вполне впечатляюще.
— Летом 1914 года я сбежала из дома с бродячей труппой, тогда и освоила искусство престидижитации
[2].
Она приподняла брови, будто это слово само по себе уже было магическим заклинанием.
— Через три месяца я вернулась домой и прожила самую заурядную жизнь, какую только можно себе представить, — она произнесла это c особым, но не вполне понятным ему чувством. — Я показываю фокусы, чтобы напомнить себе, что когда-то была молодой.
Покраснев, она добавила:
— Я рассказала вашему мальчику много историй. Может быть, слишком много.
Не зря он боялся приходить сюда: мальчик был повсюду. Куину никогда не хотелось иметь детей, и отец он был из рук вон плохой, по большей части отсутствовал, и вот теперь, после смерти мальчика, не испытывал ни парализующей заморозки шока, ни ранящей остроты скорби, разве что мучительную и мрачную иронию, изнуряющую сердце.
Мисс Виткус помахивала картами в ожидании. Зубы у нее были длинные, неровные, но белые узловатые пальцы — на редкость проворные, а ногти — гладкие и блестящие.
— Пять баксов, — сказал Куин, вынимая бумажник.
— Читаете мои мысли. — Она взяла банкноту и засунула куда-то под свитер.
Через мгновение Куин спохватился:
— А где же фокус?
Она перегнулась через стол и собрала карты.
— Пять долларов за вход, — сказала она, и он разглядел выражение ее глаз — в них была злость. — За представление еще пять.
— Это же вымогательство.
— Я не вчера на свет родилась, — ответила она. — В следующий раз приведите с собой мальчика.
* * *
Говорит мисс Уна Виткус. Записываем историю ее жизни. Это снова часть номер один.
Как, восемьдесят восемь минут? На этой маленькой штуковине?
…
Ловлю тебя на слове. Что ж, поехали.
…
Ну, появилось радио. Хорошая штука, кстати. И еще печатная машинка. Застежки «велкро». Миксер электрический. О, и еще много замечательных изобретений по части женского нижнего белья. Трудно выбрать что-то одно.
…
Да, а потом у меня появилась стиральная машина — автомат. Точно, автомат. Не помню, когда я перешла на нее. Вот ты трешь нижнюю юбку на стиральной доске, а вот у тебя уже двое детей-подростков и «майтаг»
[3] последней модели, не успеешь и глазом моргнуть. А куда подевалось то, что между, непонятно.
…
Вот и все. Больше мне нечего сказать.
Глава 2
Куин покинул дом мисс Уны Виткус на пять долларов беднее и обделенный магией. На автобусе он доехал до Норт-Диринга, вышел у самого дома Белль и застал ее у забора — она расчищала граблями клумбу с тюльпанами. Он всегда считал этот дом домом Белль — что было верно в юридическом смысле — хотя сам прожил здесь в общей сложности пять с половиной лет. Окна-эркеры напоминали ему о ситкомах шестидесятых годов, которые он в детстве запоем смотрел по телевизору, в них фигурировали образцовые мужья и отцы, надежные парни, которые вечерами сидели дома и заботились о том, чтобы семейная лодка не пошла ко дну.
— Ну что? — спросила Белль. Даже голос у нее стал тонким, словно из него вырезали нижние ноты.
— Это в районе Вестбрука, — ответил он. — Двор в ужасном состоянии.
— Он подрядился работать у нее до середины июля. Я сказала Теду, что мы возьмем это на себя.
— У нее там штук двадцать кормушек, висят очень высоко. Работенка была прямо для него, лучше не придумаешь.
Белль оглядела улицу.
— Ты пешком?
— Я продал свою «хонду», — он вынул из кармана чек и протянул ей.
После второго развода он посылал ей деньги на ребенка каждую субботу и ни разу не пропустил платежа.
Она посмотрела на него без всякого выражения.
— Я же сказала, Куин. Теперь нет необходимости.
Он подумал уже не в первый раз: а может ли человек умереть от горя, в буквальном смысле? На ней была розовая блузка, такая мятая, словно ее только что вынули из стиральной машины в общественной прачечной.
— Белль, — сказал он. — Прошу тебя, возьми.
Она не взяла, и он стоял с протянутым чеком, который трепыхался на ветру, кровь пульсировала в висках, он дал ей понять, что не отступит. Она сдалась, взяла чек, не сказав ни слова, в висках перестало стучать.
