Стефан идет по городу; одновременно город Берлин идет по городу Берлину вместе с ним. И еще неизвестно, для кого это большее приключение. То есть на самом деле известно: все-таки для Берлина. Чего только с этим городом ни случалось, но человеческими ногами он до сих пор по своим улицам не ходил. И человеческими глазами себя не видел, и не слышал ушами. И не обдумывал впечатления человеческой головой.
Стефан идет и смеется – внутренне. Но снаружи тоже улыбается как дурак и ничего не может с собой поделать. Потому что с точки зрения города, разглядывающего себя его человеческими глазами, окружающая действительность выглядит абсурдно, нелепо и ужасно смешно. Как будто в «комнату смеха» с кривыми зеркалами попал, и знакомые прежде предметы стали сами на себя не похожи. Ясно, что это они и есть, но почти невозможно поверить. И оторваться от этого зрелища тоже невозможно. Вечно бы на все так смотреть!
«Да ладно тебе, – снисходительно думает Стефан. – Вечно вообще ничего делать не надо, а то надоест».
Стефан идет неспешно, еле ноги переставляет, но тут ничего не поделаешь, иначе никак. Все-таки город огромный. И очень медленный, как все огромные существа. И к ходьбе не приучен, он привык просто быть сразу везде. «А ходьба в человеческом теле с непривычки, наверное, хуже, чем на ходулях, – сочувственно думает Стефан. – Я бы на его месте и десяти метров не прошагал». Мысленно спрашивает: тебе вообще как, нормально? Интересно? Гуляем дальше? И город восторженно отвечает: «Да!»
И столько всего еще говорит ему город, что разобрать невозможно, это ощущается, будто в голове один за другим взрываются фейерверки, и каждый разлетается на тысячи разноцветных негасимых смыслов-искр. Но кое-что Стефан все-таки понимает, или угадывает, или просто додумывает, потому что ему это на руку: «Пошли кататься! Поедем на электричке! Я люблю поезда!»
«Да вообще не вопрос, – думает Стефан, сворачивая к станции Хаккешер-Маркт
[15]. – Конечно, пошли кататься. Еще бы! Пешком мы с тобой туда добирались бы год».
Дождавшись поезда, Стефан входит в вагон, садится и тут же по-детски прижимается носом и растопыренными ладонями к оконному стеклу.
Стефан знает, как обычно ведут себя в общественных местах нормальные взрослые люди, и старается не особо от них отличаться, лишнее внимание ему ни к чему. Но сейчас совершенно невозможно спокойно сидеть со скучающим видом, как будто Голодного Мрака натощак проглотил. Город желает себя разглядывать, ему непременно надо увидеть через пыльные стекла электрички свои мосты, автомобильные трассы, жилые дома, стройки, промзоны, сады, торговые центры, лесные участки и все остальное. Интересно же чуваку!
Они бы так, пожалуй, ехали до конечной, до самого Эркнера, но Стефан человек опытный, поэтому заранее, за целых две остановки до станции назначения, мысленно говорит городу: «Для начала хватит, мой дорогой. Теперь мне надо работать. Будь другом, отпусти». И, конечно, в его голове тут же взрываются тысячи фейерверков. Сумма их негасимых смыслов на этот раз сводится к одному недовольному крику: «Не хватит! Мы только начали! Хочу еще!»
Но Стефан в подобных вопросах совершенно ужасный, хуже любой воспитательницы детского сада: переспорить его невозможно и силой победить не получится, и скандал не поможет, и при этом всерьез рассердиться на него тоже нельзя. В общем, огромное счастье для всего мироздания, что у Стефана нет задачи его заставить немедленно съесть кашу, котлету и борщ.
* * *
Поэтому на станции Фридрихсхаген
[16] из электрички выходит самый обычный Стефан; на этом месте можно начинать смеяться, ему и самому смешно.
Самый обычный Стефан медленно идет по платформе самым обычным колдовским шагом, самым обычным рабочим всевидящим взглядом смотрит вокруг, самым обычным опытным телом чутко прислушивается к колебаниям линий мира – возле открытых Проходов они всегда натянуты туго, как струны; короче, где мир звенит громче, туда и надо идти.
Стефан выходит из здания станции, приближается к перекрестку и ускоряет шаг, чтобы успеть перейти дорогу, пока на светофоре зеленый свет. Но потом идет не медленнее, а быстрее, быстрее, еще быстрее и невольно жмурится от удовольствия, потому что это, кроме всего, такое простое телесное счастье – приближаться к открытому нараспашку Проходу, взяв след.
Десять минут спустя Стефан выходит к озеру по имени Мюгельзе
[17] – приятно познакомиться, дорогое, привет. «Ну, в общем, – думает Стефан, – это закономерно. У большой воды не просто легко открывать Проходы, а почти невозможно ни одного не открыть».
Некоторое время Стефан стоит у высокой ажурной ограды, внимательно разглядывая скрывающееся за ней старинное трехэтажное здание, окруженное садом. С виду типичная умеренно респектабельная пригородная гостиница, внизу ресторан с открытой верандой над самой водой. Только и гостиница, и ресторан явно давным-давно не работают, окна закрыты ставнями, двери, слава богу, не заколочены, но так обветшали – кажется, пальцем ткни, рассыплются в труху, клумбы заросли сорняками, а садовые скульптуры так растрескались, будто их взбесившийся Кронос самолично погрыз. Однако на деревянном настиле над озером все еще стоят круглые белые пластиковые столы и такие же кресла, усыпанные мокрыми желтыми листьями и сиреневыми лепестками каких-то цветов.
«Надо же, как элегантно у них тут устроено, – думает Стефан. – Даже завидно! И у нас где-нибудь, что ли, завести такую же красоту? Открытый Проход – внаглую, у всех на виду, но ломиться туда никто в здравом уме не станет: табличка «Частная территория, входить запрещено» выглядит крайне убедительно, а калитка заперта на замок. При этом можно сколько угодно стоять и разглядывать Эту Сторону через прутья ограды. А можно и не стоять, а просто мимо идти. То есть куча народу каждый день хотя бы мельком, на бегу, краем глаза, а видит иную реальность, простодушно принимая ее за свою территорию. Обожаю такие штуки. Нет слов».
Стефан говорит здоровенному навесному замку, от одного вида которого хочется убраться подальше: «А давай ты окажешься просто иллюзией, потому что если я начну всерьез тебя взламывать, тебе не понравится, да мне и самому лень». Воспользовавшись секундным замешательством обескураженного таким нахальством замка, он толкает калитку, входит в сад и снова жмурится от удовольствия. Отличное все-таки место – изнанка нашей реальности! Где ни пройдешь, везде упоительно хороша.
Стефан идет по садовой тропинке – в кои-то веки не своим колдовским, а обычным шагом, как шел бы сейчас любой случайно угодивший на изнанку реальности человек. Внимательно смотрит под ноги, не потому что боится споткнуться, а чтобы увидеть как можно меньше и не взорваться от охватившей его, как всегда случается на изнанке, слишком пылкой, испепеляющей, неукротимой любви.
