– Ну ничего себе заявление, – пробормотала Цвета. Хотела сказать сердито, но вышел растерянный писк.
Она уже окончательно перестала понимать, что происходит. Кто с ней вообще говорит? Городской сумасшедший, невесть кем себя возомнивший? Или сотрудник здешней Граничной полиции, мало ли, что не признается, может, ему служебная инструкция не велит? Или?.. Впрочем, остальные версии звучали настолько безумно, что Цвета предпочла поскорее выкинуть их из головы.
– Вы сами сказали, что пришли к нам за силой, – пожал плечами незнакомец. – А я просто объяснил, как обстоят дела. Пока вы унываете, толку не будет. Не поможет вам Другая Сторона. Сюда не за унынием следует приходить, а за отчаянием. К вам отсюда ходят за радостью, а к нам от вас – за безграничным отчаянием. Такой пока расклад.
– За отчаянием? – недоверчиво переспросила Цвета. – Можно подумать, у нас своего нет.
– Чувство, которое вы называете словом «отчаяние», у вас, безусловно, есть. Но настоящее безоговорочное отчаяние обреченных вам недоступно. У вас для этого слишком радостно жить и слишком легко умирать.
Цвета невольно содрогнулась, не столько умом, сколько измученным долгим пребыванием на Другой Стороне телом осознавая, насколько он прав.
Наконец спросила:
– Ну и зачем оно нужно?
– Как по мне, в большинстве случаев, совершенно незачем. Просто у нас тут обычно выбора нет. Родился на Другой Стороне слишком умным и не в меру чувствительным, получи приз. Однако мир настолько разумно устроен, что любая, самая страшная палка непременно оказывается о двух концах. Из отчаяния, доведенного до предела, можно взять очень много силы – если стойкости хватит. Ну или упрямства. Я сам в свое время взял. Но не рискнул бы настойчиво рекомендовать этот метод. Не пытайтесь повторить в домашних условиях, так в подобных случаях говорят.
Цвета молча протянула руку. Незнакомец без слов ее понял, достал флягу, дал. Сказал:
– Не надо вам никакого отчаяния. У вас и без него все отлично. Родились на Этой Стороне, стали там крутым музыкантом, на чистую радость вам силы хватает, куда еще добавлять?
Цвета свинтила тугую пробку, сделала глоток, такой обжигающий, словно там был не коньяк, а огонь. Отдала флягу, ответила:
– Чтобы совершить невозможное. Больше, чем то, для чего родилась.
– Мертвых из могил поднимать собрались? – усмехнулся тот.
Она чуть не закричала: «Откуда вы знаете?» – и одновременно: «Заткнитесь, не смейте так!» – и еще: «Да что вы все понимаете?» – как подростки родителям говорят. Но сдержалась, не стала кричать. А спокойно согласилась:
– Ну, например. Почему бы и не поднять.
Незнакомец спрятал флягу в карман. Сказал:
– Вам не понравится. Это только звучит красиво: «сила», «отчаяние», «поднимать из могил». А на практике – полный трындец. Ежедневная агония смысла, который и есть сама жизнь. По сравнению с предельным отчаянием даже наше фирменное уныние – рай. Лучше идите домой, дорогая. Правда. Не надо все это вам. Я бы сам не захотел никакого отчаяния, если бы жил на изнанке и так круто играл.
Встал, зябко поежился, застегнул пальто, подошел к высокой ограде и одним движением, без видимого усилия вырвал из земли несколько металлических прутьев, как пучок травы. Цвета оцепенела. Смотрела то на него, то на открывшийся ей проход.
– Я подумал, вам перелезать сейчас неохота, не то настроение. А мне совсем нетрудно помочь, – объяснил ангел с разбойничьей рожей. И несколько раз повторил, с нажимом, как будто вколачивал слова в ее голову: – Идите домой, дорогая. Идите домой. Идите домой.
Цвета заставила себя встать. Пошла, прижимая к груди футляр с трубой, так крепко, словно незнакомец грозился ее отобрать. Переступила границу между двором и улицей, где только что высились прутья ограды, а теперь был гладкий асфальт. По инерции прошла еще несколько шагов, наконец обернулась, чтобы то ли сказать «спасибо», – то ли спросить: «это вы вообще как?» – то ли завизжать наконец-то от ужаса, на самом деле давно было пора.
Ограда стояла на месте, целая, невредимая, как будто никто ее не выдергивал, да и невозможно такую громадину голыми руками выдернуть, что за глупости, даже подумать смешно. А самого незнакомца не было – ни во дворе, ни на улице, ни за углом, куда Цвета помчалась в нелепой упрямой уверенности, что он где-то тут, совсем рядом, просто успел свернуть.
Когда убедилась, что незнакомца нигде нет, не удивилась, не испугалась, даже не усомнилась в его существовании, не решила, что примерещился, а рассердилась, как давно не сердилась ни на кого. Потому что так нечестно. Нельзя быть таким прекрасным, сидеть рядом, угощать коньяком, хвалить Цветину музыку, называть себя ее должником, рассказывать страшные вещи, совершать чудеса, а потом просто взять и исчезнуть, буквально на полуслове. Ничего кроме глупого «идите домой» на прощание не сказав.
Цвета устала так, что глаза слипались. И ноги казались даже не ватными, а жидкими, как вода. Но домой все равно не пошла. Просто чтобы не послушаться, не выполнить указание, не поступать, как этот тип сказал. Хотя понятно, конечно, что он имел в виду не съемную квартиру, а Эту Сторону. Вали отсюда, хватит портить своим унынием наш альтернативно прекрасный мир.
«Все равно не пойду, – упрямо думала Цвета. – Ни туда, ни туда!»
Но ноги сами несли ее к набережной. Легко идти вниз с холма. Даже когда на ходу засыпаешь, ноги сами шагают – раз-два, раз-два. Поэтому не сразу заметила, что происходит. Даже когда оказалась на набережной, поначалу не поняла, что тут стало не так. Вроде река течет, как обычно, шумят деревья, зеленеет трава, на другом берегу сияют огнями высотки Сити… они-то сияют, но где же синий? Где Маяк? Где наш Маяк?!
Цвета металась по набережной, как безголовая курица, туда-сюда. Отворачивалась, закрывала глаза, открывала их снова: вдруг Маяк от этого появится? Не появился. А если еще раз? А если перейти на тот берег и подойти совсем близко, я же помню примерно, где тот дом стоял, может, увижу? Может быть, просто слабо светится наш Маяк? Кто знает, от чего его яркость зависит, люди про это разное говорят. Например, смотритель пошел погулять, или уснул, или даже просто влюбился, отвлекся от дела, и все, свет погас? А потом Тони Куртейн вернется, проснется, возьмет себя в руки, и все станет, как прежде? Ну вдруг оно устроено именно так?
Бежала по мосту, словно за ней гналась толпа Лучезарных демонов, кровожадных маньяков и бешеных собак. На бегу трясущимися руками терзала телефон, снова и снова набирая номер Симона, который не отвечал, хоть ты тресни. Лег спать? Пошел на свидание? Просто выключил телефон? Было бы здорово. Все, что угодно, здорово, лишь бы где-нибудь в этом мире по-прежнему был Симон. Тогда он рано или поздно найдется. Возьмет телефон, ответит, – думала Цвета. – Когда-нибудь точно ответит. Не может быть, что исчезло все сразу – и Маяк, и Симон.
С другой стороны, это даже логично, что исчезло все сразу. Вместе было, вместо и должно исчезать! Например, – думала Цвета, – я от чего-нибудь умерла. Не мучилась, просто сердце остановилось, как когда-то у папы, это тоже логично, я же в него пошла. И вот такая глупая смерть на Другой Стороне оказалась – лежишь мертвая и не понимаешь, что умерла. Просто у тебя больше нет ни живых друзей, ни света Маяка. И никогда не будет – ни их, ни покоя, ни жизни. Ничего здесь больше не будет, кроме одинокой, утратившей смысл меня. Не зря все наши так сильно боятся на Другой Стороне умереть.
