– Почему вы такой классный, – честно сказала Цвета. – Вот хоть стой, хоть падай. Офигеть!
Это же только на Другой Стороне не принято признаваться незнакомцам, что они тебе нравятся, а дома кому угодно можно такое сказать, и это ничего особенного не значит, никого ни к чему не обязывает, просто человеку будет приятно, и все.
– Да, я вполне ничего, – согласился он. – Но не «ваш», извините. Тутошний я.
– Но как же тогда?.. – опешила Цвета.
Незнакомец рассмеялся, явно наслаждаясь ее замешательством.
– Ну так все люди разные, – наконец сказал он. – И у вас, и у нас, везде. Некоторые из наших к вам в гости запросто ходят, одни наяву, другие – во сне, а третьи просто не отличают одно от другого; собственно, правильно делают, разница, в сущности, невелика. Лично у меня на Этой Стороне куча друзей и знакомых, поэтому с первого взгляда отличаю ваших от местных. Это легко, когда знаешь, как и на что смотреть.
Цвета молча кивнула. Подумав, сказала:
– Значит, мне повезло.
– Вы пока не представляете, до какой степени, – усмехнулся незнакомец. – Судьба к вам даже как-то подозрительно добра!
Достал из внутреннего кармана пальто какой-то небольшой прямоугольный предмет и протянул его Цвете. Она взяла.
Предмет оказался карманной флягой, такой холодной, словно не на живом человеческом теле перед этим хранилась, а лежала в арктических льдах.
– Там, скорее всего, отличный коньяк, – неуверенно сказал владелец фляги. – Если только не превратился во что-то другое, в моих карманах напитки порой шалят. Я с ними страшно ругаюсь, это помогает на какое-то время, но потом они опять берутся за свое. В последний раз я устроил скандал на прошлой неделе, так что, по идее, его благотворное действие еще должно продолжаться. Да вы просто понюхайте. Если покажется подозрительным, отдавайте обратно, я с ним разберусь.
И погрозил Цвете кулаком. То есть не самой Цвете, а фляге, которую она держала. Так выразительно, что Цвета на месте бедняги приложила бы все усилия, чтобы оставаться наполненной именно коньяком.
Понюхала – вроде и правда коньяк. Даже не отпила, а попробовала кончиком языка. Толком не разобралась, но все-таки сделала небольшой глоток. Сказала, отдавая флягу:
– Не ругайте ее. Коньяк отличный. Просто я больше пока не хочу.
– Да кто ж вам даст больше? – рассмеялся тот. – Вам еще через забор обратно карабкаться. А для этого надо, как минимум, стоять на ногах.
– Ой, да, – вспомнила Цвета. – Обратно же будет надо! Вот чертов забор!
Но вместо того, чтобы приуныть, пришла почему-то в такой восторг, словно всю жизнь мечтала встретиться с этим забором. И вот он наконец пришел. Они оба пришли – забор и ангел-разбойник. И теперь точно-точно все будет хорошо.
Ну то есть, понятно, что это коньяк так подействовал, в сочетании с коктейлем из бара, о котором Цвета уже забыла, но он-то о ней не забыл. В смысле, никуда не делся из организма, содержался в крови и делал свою работу. А теперь к нему еще коллега коньяк в гости зашел. И от этого сочетания Цвета почувствовала себя совершенно как в детстве – счастливой и храброй, заранее готовой обрадоваться всему.
– А теперь скажите мне, пожалуйста, что вы, такая прекрасная, у нас на Другой Стороне забыли? Зачем это вам? – спросил ее ангел-разбойник.
Очень строго спросил. И одновременно сочувственно. В точности доктор, к которому пришла непростительно поздно, с запущенной многолетней болезнью – как же вы, милочка, до такого себя довели?
– Вас же здесь от всего тошнит, – добавил он. – Ничего вам не нравится. И вас, в общем, можно понять. Вашим людям здесь трудно приходится, особенно поначалу. Мне многие говорили, так тяжко становится, хоть в петлю лезь. Надо быть очень особенным человеком, чтобы на Другой Стороне понравилось. Я бы сказал, «конченым психом», но Кара мне этого не простит.
– Ну, я думала, я тоже «очень особенный человек», – призналась Цвета. – Но оказалось, нет.
– Просто вы в другую сторону особенная, – утешил ее незнакомец. – Вы музыкант, каких больше нет.
– Откуда вы знаете? – подскочила Цвета.
– Да отовсюду сразу, – улыбнулся тот. – Я не умею только из какого-то одного места знать.
– Вы из здешней Граничной полиции? – наконец сообразила Цвета.
– И хотел бы сказать вам: «бинго!» – потому что слово хорошее. Красиво, звонко звучит. Но все-таки нет. Для службы в полиции я чересчур богема и анархист. Ни за что не согласился бы дежурить по графику и на совещаниях заседать. Поэтому вашего досье я не изучал. Зато однажды полночи слушал вашу музыку в записи. Попросил поставить из любопытства, а потом до утра выключать не давал. С тех пор я ваш должник. Так это было вовремя, вы не представляете! Я в тот день как раз… скажем так, приболел. Чувствовал себя даже не человеком, а драной тряпочкой, восставшей из ада, где ею долго и тщательно протирали адскую пыль. И тут вдруг ваша труба, чистая небесная радость, как живая вода из сказки. Я под нее тогда так отлично ожил, что до сих пор хожу спокойный и безмятежный, как летнее море в штиль.
– Ой, как здорово! – воскликнула Цвета. – Мне вот именно это сейчас позарез надо было услышать! Что от моей игры кто-то ожил!
– Ну вы все-таки учитывайте, в моем случае «ожил» это просто метафора, – серьезно сказал тот. – Я не лежал бездыханный. Боюсь, будь я настоящим покойником, понадобилось бы что-нибудь посильней.
– А вы еще спрашиваете, что я на Другой Стороне забыла, – усмехнулась Цвета. – Вот это и забыла. Силу! Я за силой сюда пришла.
– Ну и как, добыли?
– Наоборот, растеряла, – мрачно призналась она.
– А это потому, что впали в уныние. Его здесь у нас действительно – завались. Масса ошеломительных возможностей легко и недорого приуныть. Но я бы никому не советовал так развлекаться. От уныния еще ни у кого не прибавлялось сил. От него только все портится – и сам унывающий, и весь остальной мир.
– Да ладно вам – весь мир, – отмахнулась Цвета. – Вот прямо пришла я такая ужасная, приуныла и все тут испортила. А до меня на Другой Стороне, типа, был рай.
– Да почему сразу рай? По-разному было. И до сих пор по-разному есть. Но факт остается фактом: чем сильней человек, тем больше вокруг себя может испортить, сам того не желая, одним своим настроением. А у вас-то силищи – будь здоров! К дому, где вы поселились, лучше теперь близко не подходить, так настроение портится. Уж не знаю, как ваши соседи справляются; справедливости ради, большинство людей унынием не удивишь, но это не значит, что они заслужили добавки. В этом смысле вы сейчас – чуть ли не самый опасный в городе террорист. Будь это кто-то другой, я бы ему за такие дела голову открутил. Но вы – это вы. Ваша голова такие звуки из трубы извлекает, что ладно, оставим ее на месте, как есть. Делайте, что хотите, хоть вусмерть обунывайтесь, вам все можно, потому что я – ваш должник.
