Или никто из нас не умрет, просто мы с Дитой поссоримся, как обычные дуры? – думает Соня. – А ведь точно, поссоримся. Можем в любой момент! Я что-нибудь этакое устрою, от избытка счастья и нежности, почему-то от избытка нежности очень хочется все вокруг ломать и крушить. В общем, я когда-нибудь обязательно снова сорвусь, и Дита меня прогонит, она еще в прошлый раз грозила, когда из-за меня пришлось вставлять два окна. И, кстати, тогда из квартиры тоже прогонит, я же ей не платила… года три не платила точно, хотя деньги у меня появлялись, но Дита сама говорила, не надо, живи просто так, все равно квартира стоит пустая, а мы друзья. Но если мы с Дитой поссоримся, я и сама не захочу у нее жить.
Интересно, какая жизнь у меня будет без Диты? А у нее без меня? – думает Соня. Ей больше не хочется плакать. Ей до смерти интересно, как теперь все повернется, потому что на горизонте внезапно возник неожиданный, совершенно новый сюжет. Никогда не думала, что такое хотя бы теоретически возможно. Была уверена, все пройдет, все однажды закончится, мы все умрем, но Дита-то, Дита останется! У меня всегда будет Дита, которая лучше всех, на самом деле, вообще единственная живая, настоящая женщина в мире, остальные не в счет, я в них даже не верю. Люди – видимость, галлюцинации, тени. Не живут, только кажутся, суетятся, шумят, мельтешат, стараются, чтобы я в них поверила. Но я-то не дура, я вижу: на самом деле их нет.
А может, вообще ничего не случится, – устало думает Соня. – Ну подумаешь, великое дело, потерялся браслет. Почему это непременно должен быть какой-то мрачный мистический символ, пророчество, дурной знак? В книжке, спорим, так бы и было. Или в кино. Но мы-то с Дитой не в кино и не в книжке, мы просто живем. Не по чужому сценарию, а как попало: ничто ничего особенного не значит, все события – просто так. И это, с одной стороны, обидно. А с другой, хорошо. Потому что раз нет никаких сценаристов, совершенно не страшно, что я потеряла Дитин браслет. Попрошу ее сделать новый, вот и все.
А все-таки, – думает Соня, вставая с кровати, – надо подарить Дите моего быка! Вот прямо сегодня, пока все живы и не поссорились. Потому что… ну, мало ли что.
Через десять минут Соня выходит из дома под моросящий дождь. Внимательно оглядывает свое отражение в витрине мебельного магазина – надо причесаться, или сойдет и так? В ее доме нет ни единого зеркала, даже маленького в косметичке; впрочем, косметички у Сони тоже отродясь не водилось, она не пользуется декоративной косметикой, ей кажется беспредельно нелепой идея ежедневно заново дорисовывать саму себя.
В общем, зеркал дома нет, и дело вовсе не в том, что Соня не любит свои отражения – еще как любит! Соня – красотка, по крайней мере, она сама считает именно так. Просто рядом с зеркалами ей неуютно живется. Вроде нет в них угрозы или опасности, а все равно как-то стремно в одном помещении с отражающими поверхностями спать. «Что-то не так с этими зеркалами, – думает Соня, пока крутится перед витриной, пытаясь понять, как лучше – пригладить кудри или еще больше их растрепать. – Не знаю, что именно, но могу спорить, люди зря окружают себя зеркалами, что-то с ними точно не так!»
Наконец Соня отворачивается от витрины и оглядывается по сторонам, так нетерпеливо, словно назначила здесь свидание или заказала такси, хотя, конечно, не назначала и не заказывала. Соня всегда, выходя из дома, словно бы спрашивает: дорогая реальность, что у тебя сегодня хорошего для меня?
Реальность, надо отдать ей должное, балует Соню гораздо чаще, чем остальных. «А что еще с таким сладким котиком делать, – весело думает Соня. – Только баловать. И любить».
В ответ на эти безрассудно нахальные мысли ветер швыряет Соне под ноги два желтых ясеневых листа и почти такую же желтую скомканную бумажку. Соня поднимает ее и хохочет: пятьдесят евро! Пятьдесят! Не десять и даже не двадцать, а полновесный полтинник. Вполне можно жить. А для начала – кофе. И пожрать, раз так удачно сложилось. Надо не полениться, дойти до «Обломись, детка», в смысле, до «No Fire No Glory», у них там дивные яйца пашот.
Соня идет по бульвару неторопливо, озираясь по сторонам, как восторженная туристка. Соня ходит здесь почти каждый день, но до сих пор глазеет на город, словно видит его впервые, как будто только вчера приехала, а не сколько-то, кто их считает, лет назад.
Словом, Соня идет, сворачивает, переходит дорогу, пересекает сквер, ловко носком ботинка подбрасывает в воздух круглый блестящий шоколадный каштан, растерянно улыбается, глядя, как каштан улетает в небо и, вопреки неумолимым законам гравитации и прочей дурацкой физики, не падает, а исчезает неведомо где, в облаках. Соня еще долго стоит, смотрит вслед исчезнувшему каштану и не рыдает от счастья только потому, что сила воли у нее – о-го-го. Любой, кто знаком с Соней, лентяйкой, неряхой, бездельницей, которая ходит где вздумается, гуляет сама по себе, никогда не выполняет своих обещаний, не возвращает долги и даже пишет, в лучшем случае, три-четыре картины в год, хотя могла бы клепать их десятками и жить припеваючи, потому что девочка, по общему мнению, незаурядный талант, но безалаберная и совершенно безбашенная; короче, любой на этом месте заржал бы: сила воли? У нашей Сони? Га-га-га.
Но на самом деле у Сони железная воля, просто приоритеты другие. И никому ведь не объяснишь! Важнее всего на свете для нее – уцелеть, не взорваться, не кричать и даже не плакать в такие удивительные моменты, как, к примеру, вот прямо сейчас, когда, запулив в бесконечность дурацкий каштан, идешь по мокрому тротуару под низким сумрачным небом, и сердце рвется на части от бесконечно счастливой, невыразимой, горькой, мучительной, хоть и разделенной, взаимной любви. Это по-настоящему, физически больно, хоть «Скорую» вызывай, но Соня отлично держится, не настолько она романтична, чтобы прямо сейчас, не позавтракав, умереть от разрыва сердца, или что там на самом деле должно разорваться, когда не помещаешься сама в себя. От этого слишком невыносимого счастья неизменно помогает крепкая выпивка, но скучно постоянно быть пьяной, поэтому Соня ни за что, хоть стреляйте, не станет напиваться прямо с утра. И сейчас Соня мысленно обнимает себя, представляет, как гладит по голове и спине: «Успокойся, девочка, все хорошо», – медленно, бережно дышит, каждый вдох – шесть шагов, выдох – сколько получится, скучно считать все время, главное, постараться, чтобы выдох был долгим-долгим, обязательно дольше, чем вдох.
Соня уже привыкла каждый день умирать от любви, Соня любит Берлин, как – наверное, точно она не знает – люди любят других людей. Не все и не всех, но с некоторыми иногда что-то похожее точно случается, когда страсть сносит им крышу, будит кровожадное внутреннее чудовище, но нежность не дает разорвать любимого и себя на куски. В Соне столько любви, что на весь мир хватило бы, но человек так глупо устроен, что нельзя за одну, даже за сотню прогулок обойти и обнять весь мир, а Берлин за сотню все-таки более-менее можно. Этот огромный, нелепый, веселый, красивый, уродливый, расслабленный, деловитый, аккуратный, как новенький офис, грязный, как адские коридоры город, кое-как помещается в Соню, он – ее космос и ее отражение, поэтому Соня любит Берлин.
