Стефан просыпается за полдень, проспав двенадцать часов. Что снилось, он помнит довольно смутно; такое с ним нечасто случается, и означает, что сон был скорее развлечением, чем работой. Ну, ничего не поделаешь, иногда тоже надо. «От отдыха, – рассудительно думает Стефан, – еще никто не умирал».
Он встает с кровати, подходит к распахнутому настежь окну. За окном идет дождь.
– Ты это, давай завязывай, – говорит дождю Стефан. – Я обычно не придираюсь к погоде. Считаю, погода – это вообще не моего ума дело, нечего привередничать, какую в небесной канцелярии выдали, с такой и живи. Но мне сегодня весь день работать. А я без зонта. Так что будь другом, войди в положение и меня не мочи.
Через десять минут, когда Стефан выходит на улицу, из-за облаков многообещающе выглядывает солнце, а мокрый асфальт – единственное, что напоминает о только что прошедшем дожде.
«Вот и спасибочки», – думает Стефан. И повторяет вслух, благо прохожих поблизости нет:
– Спасибо за понимание. Эй, а это у тебя что? Это мне?
Он наклоняется и поднимает с тротуара браслет – совсем простой, скорее всего, самодельный, круглые деревянные бусины на резинке, такие обычно делают для детей. Резинка растянута практически до состояния нитки, но цела. «Добрый знак», – думает Стефан. Он любит добрые знаки. Чем больше добрых знаков, тем меньше работы, это знает любой нормальный ленивый шаман.
На бусинах нарисованы разноцветные буквы: «S», «U», «N», «N», «Y». «Санни», – читает Стефан. И говорит, снова вслух, благо людно вокруг не стало:
– Привет, дорогая Санни. Теперь-то ты точно никуда от меня не денешься. Так что лучше давай сама приходи.
Соня
«Да что ж за день такой сраный, – думает Соня. – Не успела проснуться, а ощущение, что уже наступили поздний вечер, апокалипсис и глубокая старость и я навсегда продолбала все. Еще и дождь на улице. Сраный паршивый дождь!»
Соне непросто, у Сони похмелье и одновременно, похоже, мигрень. Вместе они тянут, как минимум, на начало агонии, то есть настолько ужас, что даже почти смешно, думает Соня, картинно закатывая глаза и поднося руки к вискам таким грациозным жестом, словно ее снимают на кинокамеру. Хрен бы она к себе домой прямо с утра кого-то пустила, но все равно жалко, что не снимают, красивый получился бы кадр.
Соня растирает виски и думает: ладно, не страшно, иногда бывают вот такие сраные дни. И молодцы, что бывают! Сраные дни тоже нужны. Потому что чем хуже, тем – нет, не лучше, конечно, но интереснее. Больше всего на свете Соня любит, когда становится интересно. Жизнь в целом довольно паскудная штука, но все может спасти интересный сюжет.
«День такой сраный, – думает Соня, пока бродит по кухне, где нет ничего, кроме мусора, частично рассортированного, а частично разбросанного в приступе гнева, когда надоело сортировать, – что в доме не осталось ни сока, ни чая, ни кофе – даже паршивого растворимого кофе! Он-то, интересно, куда подевался? Я точно его не пила. И что теперь делать? Хоть воду из крана лакай».
Ну и пьет, конечно, куда деваться, жадно припав к водопроводному крану, так пить неудобно, лучше было налить в стакан, или хотя бы ладонь подставить, но Соне нравится касаться губами металла. Неожиданно приятное ощущение оказалось. Предположим, сегодня Соня любит металл.
Наконец, напившись, оторвавшись от сладкого гладкого крана, Соня идет в душ. Вода ледяная, похоже, колонка сломалась, но в такой сраный день – чем хуже, тем лучше! – сойдет. Ощущения непривычные. Интересные. И такие острые, что даже перестала болеть голова. «То есть один раз так помыться отлично, – думает Соня, яростно натирая свое смуглое сильное тело жесткой мочалкой. – Но второй уже будет скучно, постоянно мыться холодной водой – просто закалка, сраный зож, хорошее поведение, бессмысленное мучение, а значит, придется что-то решать с колонкой, а лучше со всей квартирой сразу, здесь у меня уже все на хрен сломалось, нормально работают только лампочка в коридоре, светильник в спальне и плита, на которой все равно приготовить нечего, потому что в доме ни крошки, в кошельке ни копейки, да что ж за сраный день такой, черт, черт, черт.
Ну так американец же, – вдруг вспоминает Соня, заворачиваясь в полотенце, которое так давно пора постирать, что уже не имеет смысла, ничего не имеет смысла, твою мать! Хренов американец, – с отвращением думает Соня, – откуда он вообще взялся? Кто его ко мне в дом привел, и почему я этих засранцев пустила? Не помню! Короче, американец, который так хотел купить моего быка, что чуть не рыдал.
Ладно, хрен с ним, – думает Соня, разыскивая телефон, – вот посмотрим сейчас. Если написал мне, пока я спала, его счастье. Не написал – сам дурак».
В телефоне не одно, а целых четыре сообщения от чертова американца, по одному в каждом мессенджере плюс обычное смс. «Настырный какой, – с невольным уважением думает Соня. – Ладно, решила, значит, решила. Три тысячи на дороге не валяются, бык – его».
Берет телефон и с присущей ей непоследовательностью пишет: «fuck off», – четыре раза, по числу сообщений, потому что надо быть вежливой, и на каждый запрос дать достаточно внятный ответ. Дописав, Соня швыряет телефон на кровать, валится следом, дрыгает ногами и хохочет: чем хуже, тем лучше! На хрен сраные деньги, что я, денег не видела? Были уже у меня деньги, много раз! И в кошельке, и на карте, ничего они не меняют, с ними точно так же паршиво живется, хренов американский буржуй, fuck off! Мой бык для Диты. Я его нарисовала для Диты, нужен он ей или нет, меня не колышет. Мне самой нужно, чтобы этот бык был у Диты. Не кому-то, а мне!
И в этот момент Соня наконец понимает, что именно сегодня не так, почему такой сраный день, не в похмелье же дело и не в мигрени, и не в том, что закончился сок, а колонка сломалась, так было уже сто раз, и ничего страшного не случилось, тоже мне горе – голова всегда быстро проходит, это же моя, а не чья-нибудь голова, поломанное чинится, соком кто-нибудь угощает, а деньги откуда-то появляются, ну или не появляются, и хрен с ними, это не повод ложиться и помирать. А вот что больше нет браслета – это да, вполне повод, думает Соня, беспомощно разглядывая свою левую руку, на которой еще вчера ночью браслет точно был, она это помнит, потому что по дороге домой за него держалась, звучит нелепо, но она и правда в каком-то смысле держалась. И удержалась, это же Дитин браслет! Дита сама его сделала, своими руками нанизала бусины, скрепила резинку крепким узлом, а на бусинах написала несмываемым акриловым маркером «Санни», «Солнечная», Дита меня так почему-то зовет, хотя какая же я «солнечная», я круглолицая как луна и холодная, как луна, и такая же круглая дура, думает Соня. Она бы сейчас заплакала, но заплакать – это ужасно мало, несравнимо с размером горя. Я! Потеряла! Дитин браслет! И теперь…
Страшно подумать, что теперь будет. Нет, а правда, интересно, что теперь с нами будет? – оживляется Соня. – Дита умрет? Да ну, нет. Быть такого не может. Это же я, а не она потеряла браслет. Я умру? Да, такое возможно. Вот интересно, что со мной после смерти случится? Готова спорить, смерть это не конец! После смерти я превращусь в чудо-дракона, одновременно ледяного и огненного, об этом нигде не написано, нету такой религии, где людям обещают, что после смерти они превратятся в драконов за хорошее поведение или, наоборот, за грехи; у людей просто воображения не хватило такую религию выдумать, они слишком глупые и серьезные, чтобы о чем-то подобном мечтать. Ну так они и не станут драконами, перебьются. Но про себя-то я точно знаю! Ну, почти точно. Девяносто девять процентов. Жуть как жалко, что нельзя заранее сделать ставку, заключить пари.
