Зоран думал, они до утра не закончат, а на самом деле управились за два часа. Причем могли бы еще быстрее, но примерно в середине процесса их застукал хозяин галереи Клаус, который еще в обед уехал домой и, судя по тому, что заранее предупредил Зорана о вечернем визитере, не собирался возвращаться до завтра. Но вдруг вернулся, видимо, сердце-вещун подсказало, что в галерее бесчинствуют силы зла. С порога запустил в профессора Ланга пустой корзиной для бумаг, завопил: «Ты что творишь?» – и потом они гонялись друг за другом по галерее, швыряясь многострадальной корзиной, но через разложенные на полу рисунки при этом аккуратно перепрыгивали, молодцы. Орали: «Мои стены!» – «Великий художник!» – «Все испортил!» – «Испоганить не дам!» – «Позорище!» – «Ретроград!» – «Да кто тебя вообще сюда пустил?» – «Ты!» Оба получали от этого настолько явное удовольствие, что Зорану стало завидно. Он всегда был довольно сдержанным человеком. И сейчас начал думать, что зря.
В конце концов эти двое устали бегать, орать и швыряться корзиной, уселись рядышком на пол, и Клаус совершенно спокойно сказал:
– Ну ладно, стены, хрен с ними, замажем. Но это же ужас кромешный – рисунки без рам, приколочены, как попало, словно дошкольник развешивал. Отсутствие нормального оформления обесценивает объекты искусства в глазах неискушенного зрителя. Так нельзя.
– Да можно, – заверил его профессор. – Иногда даже нужно. Короче, сейчас так модно. Будешь самый продвинутый. Вот просто на слово мне поверь. – И объяснил Зорану: – Мы в школе вместе учились. И все десять лет вот так же лупили друг друга учебниками по башке. Правда, я уже ни хрена не помню, но Клаус так говорит.
– Знал бы, чем это кончится, в жизни не дал бы тебе контрольные списывать, – проворчал Клаус. И укоризненно спросил Зорана: – Вы-то куда смотрели? Почему разрешили этому варвару ваши рисунки степлером пробивать?
– Мне самому так больше нравится, – честно признался Зоран. – Я его, можно сказать, подстрекал.
– А ты вообще красавец, – добавил профессор. – Оставил художника накануне открытия в одиночку работы развешивать. Ну кто так делает, а?
– Я ему поклялся, что завтра с утра за ухо приволоку сюда Андрюса, и мы все отлично развесим. Зоран сам не захотел ждать, – огрызнулся Клаус.
Встал, отряхнул штаны, вышел и почти сразу вернулся с бутылкой того самого элливальского вина, о котором этой осенью все вокруг говорили, как о чем-то из ряда вон выходящем, из лавок смели мгновенно, а Зоран, как всегда, заработался и прозевал.
Ну и дальше все уже было мирно, сидели и выпивали, причем профессор как-то ухитрился буквально между двумя бокалами приколотить к стенам оставшиеся рисунки. Закончив работу, сказал им обоим:
– А вот теперь встаньте рядом со мной и посмотрите.
Зоран вроде бы наблюдал весь процесс развески от начала до конца, даже сам в нем активно участвовал, но такого эффекта все равно не ожидал. Просто его же собственные рисунки без рам на пустых белых стенах, казалось бы, чему удивляться. Но теперь они выглядели так, словно сама реальность вдруг решила вмешаться в работу художника и кое-что переделала на свое усмотрение, как человек не смог бы. В эпоху Исчезающих Империй такое считалось вполне обычным делом, Зоран когда-то об этом читал.
– Не понимаю, как вы это сделали, – наконец сказал Зоран. – Ни хрена себе, а.
– То есть вам нравится? – сердито спросил его Клаус. И, вздохнув, признался: – На самом деле мне тоже. Я обезумел. Закончился как арт-дилер. Вон из профессии. Пристрелите меня.
– Я бы с радостью! – заверил его профессор Ланг. – Но некогда. Если еще немного тут задержусь, стрелять будут уже в меня. Причем человек пять, по самым скромным подсчетам. Кто-нибудь да попадет!
Поднял с пола брошенное пальто, отряхнул, небрежно накинул на плечи, сказал Зорану: «Вы круче всех в мире, еще увидимся», – послал обоим опереточный воздушный поцелуй, и был таков.
Эдо, Кара
– Я чуть не спятил, когда увидел, – сказал Эдо. – Те же рисунки, практически один в один. То есть на Этой и Другой сторонах сейчас идут две почти одинаковые выставки художника Зорана Беговича, якобы трагически погибшего еще в прошлом году и живого-здорового. Причем обе в итоге развесил я. Только здесь рамы пришлось оставить, а у Клауса я от них наконец-то избавился. Закрыл, блин, гештальт.
– Ты псих вообще, – вздохнула Кара. – Гештальт он закрыл! А ключ от него небось романтично выбросил в море.
– Так не выбросил. Вот же, тебе принес.
– Не буди во мне зверя, – строго сказала Кара. – А то проснется голодный, и придется его твой кровью кормить. Нет, ну правда. Ты же взрослый, мать твою, человек. Даже по-своему умный. Да еще с таким опытом, какого ни у кого больше нет. Мог бы додуматься, что тебе этого Зорана надо обходить десятой дорогой. Просто чтобы человеку не навредить.
– Так я и додумался. И почти неделю честно его обходил. Даже на выставку решил не соваться, ну его к черту. Но очень хотел посмотреть, как он на Этой Стороне рисует. Поэтому напросился зайти в галерею вечером, за день до открытия. Был уверен, там в это время сотрудники впахивают, а художник уже где-нибудь заранее отмечает. Ну или просто дома сидит. Но нет. Карма у него такая, у Зорана, – во всех реальностях от развесок страдать. Ну и у меня тоже, как оказалось, карма – его спасать.
– Все люди как люди, а у этих внезапно какая-то карма! – фыркнула Кара. – Зачем она вам?
Теоретически ей сейчас полагалось по-настоящему рассердиться. Но на практике почему-то не получалось. Поди рассердись на человека, который так сияет, что хоть темные очки надевай. Да и толку-то на него сердиться теперь, задним числом.
– Ты о художнике подумал? – спросила Кара. – Каково ему будет, если начнет вспоминать то, что с ним, с твоей точки зрения, произошло, а с точки зрения его, да и самой реальности – никогда не было. Не представляю, насколько должны быть железные нервы, чтобы с таким совладать.
– О художнике я не просто подумал. Я теперь о нем вообще всегда думаю, словно нет своих дел. Потому что, дорогая моя, это же реально чокнуться можно! Он там рисует то же самое, что рисовал здесь. И не в том дело, что рисунки похожи, это как раз понятно, все-таки одна рука. А в том, что он рисует, полагаясь на свой здешний, а не иллюзорный тамошний опыт… Погоди, не кривись, я сейчас объясню наглядно. Смотри сюда.
Достал телефон, показал Каре несколько фотографий. Два наброска, сделанные золотистой краской по зеленому фону, третий, наоборот, зеленым по золотому. Кара не считала себя знатоком, но тут и знатоком быть не надо, достаточно элементарной насмотренности, чтобы сразу понять: очень сильный художник этот Зоран Бегович. Но не о том же был разговор.
– Качество, конечно, отвратное, – вздохнул Эдо. – Всегда считал, что фотографировать искусство телефоном – бесчеловечное преступление. Но у меня просто не было выхода: один из этих рисунков теперь у Люси, а второй вообще в баре висит…
