Когда мы подъезжали, ты услышала шум машины и стояла в дверях, и я помню это Рождество лучше всех других именно из-за этого момента. На тебе был рождественский фартук – с ягодками, и ты украсила дверь ветками падуба и плющом. Блестящие листья сверкали в лучах фонаря над крыльцом. К этому моменту кто-то будто расстегнул облака, и снег посыпался, словно перья из подушки. Мы выскочили из машины и побежали к тебе, и я до сих пор помню, как пахло в тот день в доме – этот прекрасный сосновый аромат, и запах дыма, специй и рождественских елок, земли, снега, мороза… Все это смешалось, когда я обняла тебя.
А ты сказала: «Как я рада, что путешественники вернулись».
Вернулись – как будто мы куда-то уходили.
Мы смотрели из окна, как ложится на долину снег, словно белая пелена на серые деревья. Когда стемнело, появились мама с папой, а ты всегда знала, как развеселить и приободрить маму. Ты налила ей ромашкового чая, расспросила о ее родителях, и мы все угостились твоей медовой коврижкой, а потом украсили елку. Отвечали за украшения мы с Кэт, но вы с Левшой то и дело все передвигали и вешали на елки какие-то странные штуки, когда мы не смотрели, а потом мы бились в истерике от смеха. Это мог быть пакетик бумажных платочков, или носок Кэт, или твои очки для чтения, да много еще что. В ту ночь мы с Кэт придумали пьесу в сопровождении песни «She’s Electric» группы «Oasis». Пьеса получилась такая дурацкая… Мы понимали, что никому ее не покажем. А потом мы до трех часов утра смотрели «Роман с камнем»
[106] на новеньком телевизоре с видеоплеером. Мне очень понравился «Роман с камнем», потому что Кэтлин Тернер играет там настоящую писательницу. У нее скучная жизнь, и сама она выглядит так себе – до тех пор, пока не начинаются чудесные приключения. Тогда у нее и волосы становятся гуще, и румяна ей к лицу, и покрой шелковых блузок.
На следующий день был канун Рождества, и снега нападало много, несколько дюймов. Мы слепили снеговика, напялили ему на голову ведерко, одно из тех, с которыми ездили на море в Дорсет, и он стал похож на песочного человека. Щеки у нас раскраснелись, коленки и руки промокли. Мы превратили снеговика в замечательного робота. Вместо рта у него была старая электрическая розетка, вместо глаз – электрические пробки. Проволочная вешалка играла роль индикатора на металлическом корпусе. Руки мы ему смастерили из насаженных один на другой маленьких горшочков для рассады. В общем, постарались сделать его как можно более механическим. Он был пяти футов высотой. Тогда я сама была такого роста.
Для нас был готов рождественский кекс, а мы с Фло приготовили валлийские гренки. У Фло всегда подгорают тосты. До сих пор, кстати говоря. А ты заварила чай в старом коричневом чайнике, и к этому времени приехала не только Фло, но заявился Гилберт Пранди, он принес из сарая еще один обогреватель. (Я его помню очень хорошо, старый викарий всегда носил вышитые жилеты и перстень с печаткой со странным масонским символом. Мы были уверены, что с помощью этого перстня можно открыть проход в другое измерение, как в фильме про Индиану Джонса.) Ты была в кухне и уронила тарелку – одну из тех, голубых, с изображением ив, и она разбилась, и мы вместе с тобой подметали осколки. А ты приговаривала: «Легко пришло, легко ушло» – и пожимала плечами, и я подумала: «Вот так я хочу жить». Меня тогда потрясли твои слова. Это же совсем другой взгляд на жизнь. Я всегда была паникершей, трусихой, всегда о чем-то переживала. А ты помогла мне понять, что все прекрасно и идеально такое, как есть. Сейчас, в это самое мгновение. Потому что мы были счастливы тогда, подметая осколки голубой тарелки. Ты напевала песни Дина Мартина, а Левша подтягивал из кабинета. Вот что я помню, когда пытаюсь думать обо всех нас. То Рождество. И дело не в красивом доме и милом украшении стола, не в угощениях, которые ты, наверное, готовила несколько дней. Дело было во всех нас, в том, что все мы были вместе. И пели. Голос Левши, дрожащий и ужасный. Как теперь у папы и у Фло. Правда, забавно, бабуля, что у Кэт голос похож на их голоса? А у тебя голос красивый. Мне он всегда напоминал кларнет.
А сейчас я пишу все это и плачу. Я до сих пор ясно вижу нашего снеговика – песочного робота. И горящий камин, и елку, и тепло. И такое ощущение, будто ты выдыхаешь и с этим выдохом уходит все плохое, потому что мы были в безопасности, вместе, за закрытой дверью, за окнами, отгородившими нас от остального мира. И это всегда есть, даже тогда, когда этого нет. Оно никуда не денется.
Марта
Они стояли у подножия лестницы и смотрели друг на друга. Марта читала написанное на тонком листке бумаги, и ее руки дрожали. Через несколько минут она положила листок на столик в прихожей и ушла в гостиную, не взглянув на Люси. Встала перед выходом на веранду и устремила взгляд на лужайку, на небо. Она ощущала собственное дыхание: вдох, выдох, вдох, выдох, чувствовала движение лопаток на спине: вверх, вниз. Она здесь. Она жива.
Было очень тихо. Марта понимала, что должна что-то сказать.
– А я все это не так помню, – наконец проговорила она.
– Конечно, – отозвалась Люси. – А как ты это помнишь? Понимаешь, бабуля, я была счастлива. Это не какая-то фантазия, не плод моего воображения. Я знала, что мои родители не ладят, я знала, что многое в этом мире ужасно. Но когда я попадала сюда, я была счастлива.
Марта обернулась и посмотрела на внучку. Похожее на сердечко лицо Люси зарделось.
– Я помню, что было… Наверное, я помню… – Она запнулась. – Не знаю. Может быть, я все путаю. Я помню Дейзи. Помню, как я жалела, что ее нет рядом с нами. А так хотелось, чтобы она была здесь. Ради всех нас, а больше всего – ради Кэт, конечно.
– Но ведь ее никогда тут не было – как же Кэт могла тосковать о ней? – Люси почесала шею. От ключиц вверх ползли красные пятна. – И нам не нравилось, когда она приезжала. Сразу становилось напряженно. Вы все были как на иголках. И у нее всегда плохо пахло изо рта.
Марта от удивления вздрогнула.
– Что?
Люси часто заморгала.
– Не надо мне было этого говорить.
– Плохо пахло изо рта?
– Да. Будто она съела… что-то гнилое. Мне не нравилось с ней обниматься.
– А Кэт тоже так думала?
Люси медленно кивнула, стараясь не встретиться с бабушкой взглядом.
– Да, бабуля. Ей всегда хотелось, чтобы Дейзи поскорее уехала. Когда она была тут, нам было не по себе.
– Из-за плохого запаха?
– Нет, из-за того, что она была притворщица. Мне было неприятно рядом с ней находиться. С Кэт она вела себя слишком ласково, понимаешь? – Люси не спускала глаз с бабушки. – Нет, не понимаешь. Ну просто… чересчур ласково. Выше крыши. Зато с Флоренс она обращалась просто кошмарно. Бесконечные хитрые подколки, насмешки. А Фло просто терпела… Ты же знаешь, какая она. Она со всем мирится, потому что живет не в этом мире…
