Посыльный отпрянул, но Стелла успела схватить его за запястье.
– Что здесь написано? Давай переводи!
Телеграммой-то она завладела, однако в нескольких строчках смогла различить только имя Джо Фортуна и дату. Стелла тщетно искала слово «умер» или «погиб». Странно: телеграмма вроде на английском, а ничего не поймешь. Казенный, официальный язык.
– Тут про моего брата, про Джо, – повторяла Стелла. – Его убили, да? Убили?
Посыльный прочел телеграмму в Стеллинных руках.
– Нет, не убили. Этой леди дурно?
Заглянул-таки в дом, увидел, что Тина распласталась на полу.
– Она в порядке, – заверила Стелла. В конце туннеля ей мелькнул свет. – Не убили, говоришь? Значит, мой брат жив?
Посыльный утвердительно кивнул.
Не выпуская его руки, Стелла обернулась к Тине.
– Не плачь, Джо жив.
Рыдания прекратились, будто кран кто закрутил.
– Жив? Почему тогда телеграмма? – икнула Тина.
Посыльный произнес несколько английских слов. Стелла не поняла ни одного. Уставилась вопросительно, и те же слова были повторены с тыканьем в телеграмму.
– Ранен? – принялась гадать Стелла. – Тяжело ранен, да?
– Господи, нет!
Мальчик явно терял терпение. Вот же бестолочь попалась, а ему еще целый мешок телеграмм нужно разнести.
– Мэм, позовите кого-нибудь, кто знает английский!
Провалявшись несколько месяцев во французском военном госпитале, Джо был отправлен домой. В документах на выписку значилось: «Прошел реабилитацию после намеренного нанесения себе ранения в левую руку». Сам Джо ничего не объяснял – ни сразу, ни потом, до конца своей жизни, так что о нем говорили: «Поди разберись, как оно там вышло на самом деле».
После двух лет в школе курсантов выяснилось, что морально Джо воевать не готов. Когда судно, перевозившее его подразделение, бросило якорь в марсельском порту, дурные предчувствия стали для Джо невыносимы. Весь 103-й полк двинул на север, зачищать Германию, а Джо Фортуна так в Марселе и остался.
Едва выписавшись из госпиталя, Джо предстал перед трибуналом и был с позором отправлен в Штаты. Несмотря на то что он совершил подсудное действие – самострел, в госпитале ему предлагали бесплатную операцию. Из страха, что рука станет как новая и его отправят на фронт, Джо от операции отказался. Напрасная жертва. Если бы у Джо хватило ума навести справки, он бы узнал, что «самострелам» воевать не доверяют.
Несмотря на длительное пребывание в госпитале, рука толком не зажила. Пуля повредила лучевую кость и локтевой сустав, а военврач, презиравший «самострелов», перебинтовал Джо наскоро, и то лишь потому, что давал в свое время клятву Гиппократа. В тюрьму Джо не посадили, но позор заодно с увечьем отныне темной тенью лег на всю его жизнь.
Вскоре выяснилось: солдатам – негражданам США, демобилизованным за самострел и прочие проявления трусости, гражданство не дают, даже если процедура оформления была начата; если же успели выдать – забирают обратно.
Узнав об этом, Тони Фортуна заставил Джо надеть лучший костюм и потащил его на Эйслам-стрит – разбираться.
– Права не имеете! – рычал Тони на дежурного. – Он за эту страну воевать пошел! Бумаги уже в порядке! Мой сын – гражданин США!
Дежурный, сам солдат, не обнаружил сочувствия к трусу. Холодно и бесстрастно он произнес:
– В случае, когда демобилизуют с позором, власти оставляют за собой право остановить процесс натурализации, даже и ретроактивно.
– Как-как? – опешил Тони.
– Объясняю для непонятливых: если даже документы готовы и гражданство выдано, власти могут его отнять. За трусость.
Джо внимательно изучал орнамент на линолеуме. Тони впал в бешенство.
– Мой сын за твою страну воевал!
– И не надо кричать, мистер Фортуна. – Дежурный изобразил лицом гадливость. – Ваш сын совершил преступление против вооруженных сил США в военное время. Вы должны быть благодарны армии за то, что к вашему сыну не применили более суровых мер дисциплинарного взыскания. – С великолепным презрением дежурный снова выдал расшифровку: – Скажите спасибо, что вашего сына в тюрьму не посадили.
Тем «разборка» и закончилась. Тони вылетел из приемной, не взглянув более на Джо, не сказав ему ни слова. Домой Джо возвращался один.
Если бы он погиб в бою, вся его семья – родители, сестры, брат – живо получили бы гражданство Соединенных Штатов. Только в этом-то и была загвоздка: Джо никак не хотел не только погибать, но даже и оказываться там, где велик риск расстаться с жизнью. И вот вам итог: Джо остался с ярлыком «трус», с почти не действующей рукой и без каких-либо перспектив сделаться гражданином США.
Тони Фортуна так и не простил Джо. Его сын – и вдруг трус! Сам он четыре года прослужил, из них три с половиной провел в регионе, где бои были на тот период едва ли не самые кровопролитные, а чтоб самострельничать – такое даже в голову не приходило! Сын, рожденный, чтобы подтвердить мужественность отца, оказался слабаком, неженкой, баловнем и предателем; опозорил и себя, и отца, и всю семью. Между Тони и Джо пролегла пропасть. Отношений они никогда не наладили. Находясь с сыном в одной комнате, Тони его упорно не замечал. Если Джо, страдавший от разлада, пытался «подъехать» к отцу, дело заканчивалось криком и издевками со стороны Тони, который выскакивал вон, хлопнув дверью.
Джо не годился для работы на стройке или на фабрике, куда охотно брали иммигрантов без гражданства. Трусость стала клеймом. Правду о Джо мигом просекали наниматели, сыновья которых все как один были храбрецами. «Ранен, значит, в бою… Допустим. Почему же тогда гражданства не имеешь, а? Всем ветеранам дают гражданство!» Выслушав подобное четыре-пять раз и получив от ворот поворот, Джо бросил попытки устроиться на работу и обосновался в своей комнате, как в логове. Проснувшись (обычно к полудню), он пил до полной отключки. Уничтожил не один галлон вина из отцовских запасов. К спиртному Джо пристрастился в госпитале, и теперь существование на границе здравого смысла казалось ему единственно возможным.
– Не надо тебе этого, – говорила Ассунта, когда Джо в одном исподнем плюхался на кухонный табурет. Скажет – и тотчас плеснет ему красненького из кувшина, что приберегала на сыновний опохмел.
– Надо, ма, еще как надо, – убеждал Джо. Ассунта ставила перед ним завтрак – тарелку пастины, то есть мелкой, как бусинки, пасты. – Потому что я теперь кто? Пьянь и трус, позор всего рода Фортуна. Причем навсегда.
Стелла физически страдала от присутствия Джо. В армию уходил озорной и смазливый обаяшка, а вернулся отвратительный подменыш-переросток, один вид которого за кухонным столом, липким от пролитого вина, вызывал у Стеллы тошноту. Это чудовище находится в кровном родстве со Стеллой? Это и есть малыш, которого Стелла нянчила, сама будучи ребенком? Мальчуган, целый день прорыдавший, когда сгинула его любимая бродячая кошка? Подросток, который легко, подмигивая, разгрызал для сестры каштаны? Младший брат, все еще красивый, несмотря на красные склеры и шакалью ухмылку? Да, это он. Сидит, упивается своей гнусностью. Мучает их всех – а чего мешают на дно скатываться? В отличие от матери, Стелла не видела, что Джо и сам страдает. Брат виделся ей заразой, способной уничтожить весь дом: так один великолепный плод, загнив, распространяет пакость на остальные, пока не сгноит целый урожай.
