«Нет, только не на празднике!» – мысленно взмолилась Стелла. Ассунта же сделала нечто совершенно неожиданное – схватила Кармело за руку! Стелла с Тиной дар речи потеряли. Ничего себе, сколько материнской нежности!
– Ты, Кармело, хороший человек! – горячо произнесла Ассунта. – Очень, очень хороший. Спасибо тебе, что помнишь нас.
Стеллу затошнило до серебристых хвостатых точек перед глазами.
– Извините, мне надо отойти, – выпалила она, крутнулась на каблуках и устремилась к уборной. Там ее не достанут. Пускай думают, что она побежала плакать по жениху. К счастью, очереди не было. Стелла юркнула в кабинку, шлепнулась на крышку унитаза и глубоко вдохнула. Пахло, разумеется, сыростью и мочой. «Вдох-выдох, вдох-выдох», – командовала себе Стелла, тщась успокоиться.
Точно: мать задумала выдать ее за Кармело – смазливого, вкрадчивого, терпеливого, как кот на охоте. Эта догадка потянула за собой целый визуальный ряд: Кармело лапает Стеллу, вызывая в животе и груди волны отвращения. Его дитя растет в Стеллиной утробе. Тело безобразно раздуто, ноги как у слонихи, и кульминация этой гнуси – вагина, морщинистая и багровая, словно огромная инжирина, вся в кровавой слизи. Стелла отлично помнила, как было с Ассунтой, рожавшей Луиджи. Отвращение и боль запульсировали в области лобка, переместились в живот. Стелле сделалось страшно. Омерзительная сцена родов так и стояла перед глазами. Стелла прижала к животу ладони, надавила. Сквозь платье и белье были ощутимы ее давние шрамы. Один раз Стеллино тело уже подверглось попранию. Больше она такого не допустит.
В туалет прибежала Тина, стала звать:
– Стелла! Стелла! Тебе плохо, да? Отзовись!
Ответа она не добилась. Стелле с ее упрямством опять повезло: вошли несколько женщин, Тине пришлось убраться.
Стелла закрыла глаза, и постепенно отвратительные образы сменились картинами из иеволийской жизни. Перед мысленным взором теперь переливалось, меняя оттенок с голубого на серебристый, руно оливковой рощи. Даже спазмы отпустили. Стелла еще посидела, словно в забытьи. Перед тем как выйти, она решила воспользоваться унитазом по назначению. На трусиках оказалась кровь. Когда только Стелла научится вычислять свои критические дни! Она скатала из туалетной бумаги что-то вроде тампона и покинула спасительную кабину, чувствуя себя гораздо лучше. Наверное, тошнота и боль – вовсе не дурное предзнаменование; наверное, это обычные предвестники менструации.
И все равно, Кармело Маглиери со Стеллой ловить нечего – так она решила.
Назавтра, когда Ассунта накрывала на стол к обеду, Стелла вкрадчиво начала:
– По-моему, Кармело надо опасаться. Синеглазые порчу наводят, так ведь?
– Чепуха, – с подозрительной поспешностью ответила Ассунта.
– А вот и не чепуха. Не зря же говорят, что синие глаза для беса будто окошки.
– Дело совсем не в цвете, Стелла. Сама знаешь.
– То-то и оно, что знаю, – буркнула Стелла, недовольная таким отпором.
Однако в тот вечер Ассунта все же прочла старинное заклинание над каждым из своих детей.
Война запомнилась Стелле как темное время. В прямом смысле темное. Казалось, вся жизнь – сплошной блэкаут. Комендантский час и недостаток молодых мужчин почти обессмысливали самую идею вечеринок в Итальянском сообществе. Мяса не было, сахара – тоже. Зато все чаще служили заупокойные мессы по погибшим на фронте.
Семейство Фортуна продолжало трудиться. Второй и третий этажи дома на Бедфорд-стрит Тони сдавал внаем. К жалованью добавилась арендная плата. Тони по-прежнему отбирал все, что зарабатывали дочери, выделяя им самую малость на стрижки, кино и газировку из автоматов. Однажды запущенный, процесс американизации Фортунов шел без заминок.
Мучительные воспоминания о Калабрии год от года словно выцветали. Боль, какая бывает, когда режут по живому, выродилась в тихую ностальгию. Поймав себя на отсутствии страданий, Стелла слегка устыдилась, хотя желания растравлять рану не испытала. Отрыв от Иеволи стоил дорого, но Стелла снова сдюжила. На новой родине было чем утешиться, и Стелла искренне полюбила американские блага: яркие платья, калорийную пищу, кино, автомобили и ватерклозеты.
Когда работаешь, время быстрее бежит. К тяжелому времени это правило тоже относится, даром что Стелле как раз тяжело не было. Она бы так всю жизнь прожила в свое удовольствие – вкалывала бы в прачечной, ела вкусно и сытно, проводила бы вечера с обожаемой матерью, сестрой и компанией подружек.
Джо пошел в армию в сорок втором. Два года новобранцев готовили к боевой службе, а поздней осенью сорок четвертого отправили морем в Европу. Ассунта получила лишь одно письмо от сына. Вымученное на английском языке, оно дышало тоской по дому и изобиловало чернильными пятнами армейской цензуры. Последнюю фразу, впрочем, Джо нацарапал по-итальянски, безбожно извратив несколько правил орфографии. Вот она, эта фраза: «Я ужас как хочу домой». Затем полгода от Джо не было ни слуху ни духу, покуда в марте сорок пятого на Бедфорд-стрит не появился посыльный из «Вестерн Юнион».
Едва увидав парнишку из окна, Стелла сообразила, к кому он пришел и по какому поводу. Эти ребята в ладной форме, в фуражках с высокими золочеными околышами, приносили только одну разновидность телеграмм.
– Мама, я сама открою! – крикнула Стелла, проскочив мимо кухни. Ассунту надо поберечь. Ни под каким видом не должна она оказаться нос к носу с посыльным.
– Стелла, зачем он пришел?
Тина возникла словно из-под земли. В голосе уже звенели скорые слезы.
Вдохнуть поглубже. Унять сердцебиение. Сейчас Стелле сообщат, что ее брат погиб. Весть не должна застать ее врасплох.
Стелла чуть приоткрыла дверь и стала так, чтобы Тина, упаси бог, не выскочила на крыльцо, навстречу посыльному.
– Слушаю, – выдавила она. В горле совсем пересохло.
Посыльный, мальчик лет пятнадцати, не больше, имел прыщавый лоб и поблескивал очочками без оправы.
– Мэм, я ищу дом Энтони и Ассунты Фортуна.
Имя Ассунта он произнес неправильно – в первом слоге «У» вместо «А».
Тина до боли стиснула Стеллину руку.
– Это мои родители, – сказала Стелла посыльному.
– У него телеграмма! – пролепетала Тина на калабрийском диалекте и всхлипнула.
– Мэм, у меня срочное сообщение для мистера и миссис Фортуна, – продолжал мальчик.
– Я им передам, – произнесла Стелла, до боли вжав ладонь в деревянную притолоку.
Тинины всхлипы переросли в рыдания.
Мальчик потер переносицу.
– Нет, мэм, мне велено сообщить или мистеру, или миссис Энтони Фортуна.
Ловким движением Стелла выхватила телеграмму.
– Мой брат погиб, да?
Перед мысленным взором встал кареглазый Джо – стройный, ловкий симпатяга в новенькой форме. Далее память подсунула другой образ: темненькая головка с мягкими, словно овечья шерсть, завитками приткнулась к плечику маленькой Стеллы, согревающей, баюкающей братишку на их общей кровати в деревенском домике. Сзади послышались звонкие шлепки – это Тина сползла по стенке и уже не рыдает, а воет, колотя ладонями по плиточному полу.
